Афера / The Sting (1973)

Абдуллаева З. Семь дней Редфорда // Искусство кино. – 1988, № 9. – С. 126-133.

За рубежом

Американская панорама

З. Абдуллаева

Семь дней Редфорда

Кто красивый, тот и поступает красиво.

Реплика из фильма «Кандидат» с участием Роберта Редфорда

В рецензии на фильм Сиднея Поллака «Такими мы были» Джозеф Гелмис не пощадил Роберта Редфорда: «Его экранная маска – это красивый, несколько неуверенный (и оттого часто нагловатый) манекен в поисках индивидуальности… В этой картине Редфорд сыграл одну из своих лучших ролей – сыграл самого себя». Но роль эту Редфорд не любит, а критикам не доверяет. И комплексом Дориана Грея этот серьезный, но не без юмора человек не обременен, несмотря на внешность с обложки «Лайфа», где он в свое время часто появлялся, или с рекламных снимков, где фигурировал по молодости и безденежью.

Когда Роберт Редфорд прошелся по московским улицам, никто не обернулся, не попросил автографа. Оно и понятно. У нас свои герои и свои проблемы. А этот божественный «мен» – «словом, иностранец», как сказано о другом магическом персонаже,– московской уличной толпе неизвестен. Впрочем, те, кто помнил «Три дня Кондора» и «Погоню», а в ней не только величественного Брандо, но и Редфорда, эту встречу все же предвкушали. Ну а что касается знатоков и киноманов, то они вожделенно надеялись вживе понаблюдать за Малышом Санденсом из легендарного «Буч Кессиди…» и за неуловимым малым из «Аферы». Хотя кто-то, знаю, вздыхал по другому синеглазому красавцу. Увы, Пол Ньюмен, видимо, передоверил столь почетную поездку своему партнеру и другу…

Этот спринтерский и сверхделовой визит, включавший ретроспективный показ фильмов, творческий семинар (а попросту – встречу со зрителями), конференцию в Институте космических исследований и прочая, не вполне прояснял, кто же все-таки приехал: знаменитый артист, общественный деятель, ученый муж, обсуждавший специальные вопросы с нашими академиками, или типичный американец, свободно и четко – без надрыва – проявляющий себя, в сущности, по взаимоисключающих сферах?

Накануне встречи на высшем уровне в Москве фамилии двух актеров, истых представителей нации, не случайно сливались в единую ноту упругого «ре», общего потепления отношений между двумя странами. Первым приехал Редфорд, более всего обеспокоенный сегодня потеплением мировой атмосферы, иначе как оценить его признание: «Эта проблема настолько важна, что ее должны обсуждать не только ученые, но каждый человек и в каждой семье». Воистину можно восхититься убежденностью этого спортивного вида проповедника, нашедшего первопричину грядущих катастроф. Мы же в то время были как раз озабочены добыванием сахара, а посему высота помыслов Редфорда не всем была по плечу..

Видимо, не случайно Редфорд показывал в Доме кинематографистов фильм Пакулы «Вся президентская рать». Продюсер Редфорд. Сюжет – из жизни. Уотергейт. Играет на пару с неугомонным, нетерпеливым Хоффманом немногословного журналиста – из тех, кто на самом деле закрутил и распутал скандальную историю, стоившую Никсону отставки. Этот наивный, чересчур длинный фильм оказался не только социологическим откликом на злобу дня, но и стал гражданским утверждением Редфорда – сына Америки, идеалиста и патриота.

Из выступления на пресс-конференции: «Я счастлив, что живу в Америке и благодарю за это судьбу. Не хочу сказать, что меня там ничего не беспокоит. Но мне повезло прежде всего потому, что у нас

126

есть свобода для самовыражения. А то досадное ограничение – зависимость от коммерческого успеха – касается всех кинематографистов мира. Поверьте, это слишком маленькая цена за то, что ты можешь сделать все, что захочешь».

Если ты богат, то, конечно, плата небольшая; тем более если беспроигрышно имеешь успех, тебе неведом простой, а начав ставить фильмы, не переживаешь, что ты не Феллини, не Тарковский. Да и никому в голову не придет пенять образцами…

В его облике и поведении нет ничего демонического или суперменского. Редфорд – самое прямое, даже простодушное воплощение чудесной – массовой – грезы, некоего представления об идеале, соразмерном надеждам и страхам среднего класса. Тип героя на все времена – вечно молодого или, если угодно, без возраста. социально мобильного активиста – словно уравновешивает общезначимые чаяния рядового американца: быть одновременно естественным, раскованным человеком и деловым, осмотрительным предпринимателем. Простаком и аристократом, ковбоем и интеллигентом, спортсменом и президентом. Магия Редфорда, собственно, и состоит в том. что он являет собой стереотипы национальных влечений и предпочтений. Ключ популярности – в беспримесной чистоте олицетворяемого типа, в его положительной жизненной силе.

Теперь, когда ему пятьдесят один, он по-прежнему красив, по-прежнему сияет золотой нимб волос, стремительна походка и спокоен сосредоточенный взгляд, прикрытый очками в тонкой золотой оправе. Вас одаривает сокрушительная улыбка трезвого романтика, благообразного отличника. Но сетка морщин на лице, казалось, не ведающего усталости человека; затаившаяся усмешка, выдающая совсем не простого, хотя и вполне непосредственного в общении человека, натренированная реакция то ли тренера из бывших спортсменов, то ли преподавателя университета – расстраивают образ звездного мальчика, божьей милостью призванного покорять и властвовать.

«Божьей милостью» – так называется фильм о выдающемся бейсболисте, добившемся, несмотря на все ухищрения обстоятельств, золотого дождя победителя. В этой сентиментальной, как и положено мелодраме, ленте, снятой в 1984 году, Редфорд играет уже не некий абстрактно

127

идеализированный тип «первача», но отождествляется с собственным образом лучшего из лучших – реализованной американской мечтой.

Из ответов на семинаре: «Мне бы хотелось совершить путешествие вместе со своими героями. Я предпочитаю, чтобы в начале фильма персонаж был наивным или казался таковым для того, чтобы зрители могли непредвзято следить за его превращениями. Но сам я, надеюсь, не такой уж наивный».

И хотя этот игривый «семинар», с его путаным жанром, отчасти приблизил к нам артиста, а ведущий – Виктор Демин, – сшибая в словесном пинг-понге заинтересованные порывы зрителей убийственной иронией, намечал типологические связи между отечественными чуваками и нарушителями общественного покоя Бучем Кессиди и Малышом Санденсом, хотя играла наша «wondergirl» Полина Осетинская и взошел на сцену не теряющий формы бывший «wonderboy» Роберт Редфорд, – хотелось приобщиться к «творческой лаборатории» мастера в другой обстановке. Поговорить с Редфордом и еще, быть может, с Элемом Климовым, который не один день провел с ним в Америке, бывал у него дома, общался неформально и, что называется, вошел в доверие…

Редфорду очень шел черный спортивный костюм, отчего белокурая голубоокая масть выигрывала безмерно, почти неправдоподобно.

Из ответов на семинаре:

– Вы любите фантастику, хотели бы снимать такого рода фильмы? Верите в инопланетян?

– Фантастика мне неинтересна. В инопланетян верю.

Глядя на него, я тоже готова была поверить в инопланетян, вроде таких же, как и мы, и вместе с тем совершенно других. Вежливый «инопланетянин» Редфорд давно усвоил, что у каждого свой бизнес, что интервью – неизбежный компонент ритуального поведения, бесперебойного механизма жизни, как бег, душ, теннис, съемки и, скажем, кепка, с которой он не расставался в те жаркие майские дни и которая молодила и опрощала его лицо.

«Обыкновенные люди» – назывался его режиссерский дебют. Обыкновенный Боб – зовут его в Санденсе. Как бы не так.

Вопрос Элему Климову:

– Почему он ходит в кепке?

– Это, видимо, уже деталь имиджа. Помните, в «Афере», с которой началась его безумная слава, он носил точно такую же.

– Выходит, талисман?

– Трудно сказать, наверное, просто знак.

– Знак качества фирмы «Редфорд и К°»?

Кто же не помнит его в «Афере»: эту кепочку, костюм в облипочку, располагающее лицо благородного мстителя, который бегает, будто моторчик вставлен. Когда же по ходу дела вынужден превратиться в респектабельного мужчину, надевает шляпу, становится забавным, как Есенин в цилиндре. Но вот в финале он вынимает заветную кепку, восстанавливает исходный, более привычный для себя образ, который рядом с породистым и человечным Ньюменом кажется более стертым, пресным, каким-то гладким. Будто недостает ему чуть более сложной краски…

Климов:

– Для американцев, я думаю, чрезвычайно важен сам образ англосакса, то есть именно Редфорда. И потом его обаяние перекрывает ту недостаточность, которую вы иногда чувствуете.

– Когда мы не можем что-то определить. обычно говорим «обаяние», вкладывая в эго понятие собственный смысл, порой независимый от предмета. Все-таки не обаянием отличается он от других истинно американских актеров.

– Ну, может быть, в том числе и особым обаянием. К тому же в нем привлекает совершенно уникальный тип универсальной личности, приближающийся, по-моему, к прекрасным людям эпохи Возрождения…

Мы сидели в «Советской» в окружении мраморных колонн сталинского «ампира», как бы поддерживающих мифы (мечты?) о надежности, устойчивости послевоенного времени.

– Можно ли сказать, что ваш современный образ ведет родословную от героев Генри Фонда или Джеймса Стюарта, то есть в своих истоках принадлежит американской мечте тридцатых годов?

– Нет, не думаю. Мне очень нравятся фильмы той эпохи. Больше того, это вообще моя любимая эра в кино, передавшая все импульсы и настроения страны после «Великой депрессии». Но я живу в другое время, и не стоит в моих героях видеть приметы «ретро». Художественная и социальная активность присуща любому

128

десятилетию, она не может исчезнуть, меняются лишь формы, то есть нечто внешнее.

– А как понимать в связи с этим ваше занятие экологией? Дань сегодняшнему времени или возмещение каких-то ваших более глубоких неразрешимых конфликтов? Не утопична ли ваша деятельность?

– Не знаю, но по мере возможности пытаюсь не упустить шанс сделать то, что в моих силах.

– Образ мечтателя-победителя всегда был привлекателен для американской аудитории более, нежели какой-нибудь нервический интеллектуал или аутсайдер. Изменилось ли, на ваш взгляд, нынешнее представление об американском идеале, не придется ли и вам поменять собственный имидж?

– Никогда не хотел и сейчас не собираюсь менять то, что делаю. Я такой, каков есть. Я никогда не был «золотым мальчиком» – такой образ навязала мне критика, но ко мне эти выдумки не имеют никакого отношения. Проблема совершенно в другом: не себя мне надо менять, но отделаться (изменить трудно) от восприятия Редфорда-актера. Мне бы очень хотелось сыграть отъявленного негодяя. Между прочим, в начале карьеры такие роли меня не обходили. Однако об этом почему-то все забывают. А популярность действительно пришла с более идеализированными, что ли, героями. Я хочу сказать, что восприятие моих персонажей, выйдя из-под моего контроля, оторвалось от меня и слишком раздуло ту особенность моего присутствия на экране, которая и без того очевидна. Я не согласен с таким видением, но что тут скажешь, раз оно есть.

– А как вы откоситесь к своей внешности, понимаете ли, что именно она сыграла решающую роль, по крайней мере, вначале? Или, может быть, стоит вопреки тем, кто видит в вас только лишь эффектного красавца, скажем, «перекраситься», удивить резкой непохожестью?

– Ну уж нет. Зачем? Я не чувствую потребности поменять лицо, так же, как и самого себя.

– Но профессионально должно быть интереснее играть героев, противоположных устойчивой маске Редфорда?

– Я всегда пытаюсь осмыслить роль объективно, а потом уж «примерить» на себя. Вот, скажем, я не хотел сниматься у Поллака в картине «Такими мы были». Не верил своему герою, он казался мне однозначным, хотя в первоначальном сценарии был отчасти близок моему персонажу из фильма «Из дебрей Африки». В «Такими мы были» мне недоставало самых простых, искренних чувств. В результате вышло то, что мне претит, то есть красавец, которого просто не могла не полюбить Барбра Стрейзанд. Я все это высказал Сиднею, он пообещал что-нибудь придумать, я, признаюсь, не поверил, однако согласился, потому что он мой друг. Играть роль в «Из дебрей Африки» было гораздо труднее, и я очень сожалею, что этого фильма не знает ваш зритель.

– Из всего показанного на ретроспективе наиболее сильным мне показался фильм «Джеремия Джонсон».

– Мой самый любимый, можно сказать, интимный фильм. Здесь сказалось и мое отношение к пионерам освоения Америки, истинная правда о том, чего это стоило. Кроме того, снимался фильм на моей земле, в Юте, что, конечно, придало всей затее ни с чем не сравнимые ощущения.

– Этот бескрайний снежный путь, стылый воздух, суровый пейзаж, нечеловеческие испытания, выпавшие на долю вашего героя, отчаянно защищающего свой непокоренный дух. Помню ваш взгляд на парящего орла – как бы символ недостижимого блаженства, абсолютной свободы. Здесь, конечно, несколько другой Редфорд, мужественный и одинокий, снедаемый какой-то червоточиной, неосознанными порывами, внутренней силой и тайной. Неожиданно для себя обнаружила в вас джеклондоновское начало…

– Это так и есть. Я очень люблю Джека Лондона, прежде всего короткие рассказы и в особенности «Полет», который произвел на меня колоссальное впечатление, даже повлиял на мое мироощущение. Нет, простите, это рассказ Стейнбека. А тот, о котором я говорю, называется «Костер». Там есть такая фраза: «Нужно только не терять головы, и все будет в порядке. Настоящий и один всегда справится».

– А почему столь долгое время вы держитесь рядом с Поллаком?

– Я его очень люблю, мы друзья. Еще в 1961 году вместе снимались в фильме «Военная охота», потом я уехал в Голливуд, он ставил на телевидении. Помню, мы с Натали Вуд закончили сниматься в фильме «Душа Дэйзи Кловер» и никак не могли найти режиссера для следующей совместной работы. Я тогда вспомнил о Сиднее и сказал Натали: «Почему бы нам не позвать Поллака?» Она очень удивилась: «Поллак? Не знаю такого». –

129

«Ну, это очень славный парень, хороший режиссер». Я страшно старался, раздувая достоинства Сиднея, и, надо сказать, преуспел. После моих, видимо, очень убедительных речей Натали согласилась: «Поллак так Поллак, все равно никого другого пока нет». Так случился фильм «Предназначено на слом». Потом их было множество, и каждый не походил на следующий. А когда он приехал ко мне в Юту и я показал ему горы, он проникся этим чудесным местом, купил землю, построил там дом – наша «связь» стала нерасторжимой.

Из беседы с Климовым:

– В Америке мы немало времени провели вместе, и Редфорд, вообще-то не слишком откровенный, вдруг признался: «Я с юности ищу товарищества». В самом деле, он отправился в Европу, путешествовал автостопом, метался, надеясь создать коммуну художников. Я думаю, что по типу личности он – коммунар.

– Ну, тогда родиться надо было раньше.

– Наверно. Об этом я его и спросил: «Барбизонцем хотел быть?» Он мгновенно согласился.

– А вы знаете его живопись? Что, это действительно пейзажи в духе Добиньи или Теодора Руссо?

– Я не видел работ Редфорда.

– Значит, мечта не осуществилась?

– Почему же? Санденс для него и есть некое подобие коммуны. Там все организовано и пропитано несимулированной идеей равенства. Он очень дорожит сохранением естественной среды не только в смысле природы, но и в человеческих взаимоотношениях. Он не разрешает там все комфортно обиходить, окультурить, заасфальтировать. Пусть будет, считает он. пыль, грязь, пусть люди ходят босиком. пусть не насилуют себя и будут такие, какие есть. «Создадим сообщество понимающих друг друга людей, истинное товарищество» – гаков главный принцип Санденса. Современного Барбизона.

Неожиданное сравнение. Санденс – уникальное предприятие не только для нас, но и для Америки. Разветвленная система деятельности института не имеет аналогов по своему размаху. Эго и курорт, и центр искусств, и колыбель независимого кино, и всевозможные лаборатории, международные фестивали, танцевальная студия и сценарные мастерские.

Из беседы с Климовым:

– Зачем ему это? При его-то славе и достатке. Но он увлечен, находит для совместной работы сподвижников, спонсоров. Например, фирма «Сони» поставляет туда ежегодно новейшую аппаратуру. Он создает мастерскую для наиболее перспективных молодых режиссеров. Потом приглашает деятелей из Голливуда, от которых уже конкретно зависят постановки. Они смотрят работы, этюды, то есть он им как бы представляет этих ребят.

– Филантропическая деятельность, наверное. тоже входит в его идеальный образ. сразивший американцев?

– Возможно. Ну. как им не восхититься! С его помощью уже свершились несколько постановок, а за ними – начало судьбы новых режиссеров. Причем он приглашает их со всех стран мира, не только из Америки.

– Просто крестный отец.

– Я даже не знаю, с кем его сравнить. Хотя осуществить все задуманное ему тоже не так-то просто. На это уходит много энергии, времени.

– Вы сказали, Роберт, что в Америке свободу самовыражения отчасти сковывает давление коммерции. А вы сами как режиссер сталкивались с этим? У нас ведутся жаркие споры о преимуществах и недостатках массового и так называемого элитарного кино. Не секрет, что когда режиссер хочет поведать о чем-то серьезном, подавляющее большинство публики предпочитает «съесть» это в развлекательной форме. Но, быть может, эти проблемы неразрешимы, а потому и не стоят обсуждения?

– Они очень существенны. Все, конечно, решает обилие вариантов. На одном конце кинодиапазона располагаются зрелищные ленты с пиротехническими эффектами, стрельбой, трюками. Совсем в другом измерении – глубоко личные, исповедальные картины, которые неимоверно трудно донести до широкой публики, перевести на понятный ой язык. Мне интереснее фильмы, в которых затрагиваются индивидуальные чувства, конкретная история. Я ставлю только те фильмы, которые мне хотелось бы посмотреть, будь я зритель. Мне чужды любые формулы, априорные тезисы, которые почему-то надо (или кому-то кажется, что надо) переносить на язык экрана, но я думаю и о публике, хотя не хочу зависеть от ее вкусов. Тут действительно есть противо-

130

речие: мне бы тоже хотелось, чтобы мои фильмы увлекали и развлекали. Я. честно говоря, не верю в абстрактное кино, пусть даже режиссер ставит перед собой высокие цели. Абстрактность понижает эмоциональное воздействие, а мне кажется, надо делать фильмы, дающие зрителям прежде всего эмоциональное удовлетворение, компенсацию – слова могут быть любыми. Я не верю также в чисто интеллектуальное кино, как, впрочем, и в чисто визуальное….

Записка Редфорду на семинаре: «Понимают ли американские зрители ваши серьезные фильмы?»

Комментарий ведущего: «Автор записки убежден, что серьезные фильмы понимают только у нас».

Ответ Редфорда: «Надеюсь, что понимают. У меня нет претензий».

Из американского интервью: «Мою работу я всегда рассматриваю, как выход за линию фронта в тыл противника, где я должен бросить бомбу и немедленно уйти, пока не попал под встречный огонь… Что касается отношения к штату, то когда я вижу недостатки и молчу, то становлюсь для всех хорошим, мне говорят: «Мы так рады, что вы здесь. Вы столько делаете для нашего штата». А стоит тебе высказаться о том. что вызывает у тебя тревогу, как слышишь: »Какого черта, вы кто такой?» И ты оказываешься аутсайдером».

В его страстной защите естественной натуры и альтернативного развития искусства, похоже, и правда есть сходные черты с барбизонцами, романтизировавшими неприукрашенную природу, вдохнувшими в «музейное», академическое искусство живое чувство, искавшими поэзию совсем не там, где ее вменялось находить.

Воспоминание на семинаре: «Помню, бабушка везла меня на машине милю голливудских студий. Мне было пять или шесть лет. Там я увидел искусственное небо. Что эго? Бабушка ответила: «Эго фон, декорация для кино». «Зачем?» – подумал я, ведь если есть настоящее небо, все это не нужно. В детстве я не часто ходил в кино, можно даже сказать, что оно меня не интересовало».

Все стремления Редфорда в защиту будущей жизни, замешанные на идее воссоздания утраченного (или так и не обретенного) рая, к статусу звезды добавляют призвание миссионера.

– Я сегодня узнала, что вы были в Доме-музее Чехова на Кудринской. Чехов тоже наша давняя привязанность?

– В общем, да. Чехов оказал на меня очень большое влияние, что, признаюсь, чистая случайность. Начиная как театральный артист, я довольно много читал и знал не только американских писателей. Но, представьте, о Чехове даже не слышал. Как-то мне предложили сыграть в пьесе под названием «Чайка» и предупредили, что это классика, одна из величайших пьес XX века. Я не поверил. «Чехов?» – переспросил я, нет, он мне неизвестен, и пьеса его доверия у меня почему-то не вызывала. Мне даже показалось, что сыграть в ней – совершенно сумасшедшая идея, не имеющая ко мне ровно никакого отношения. Но как только мы начали репетировать, я почувствовал потрясающую связь с моим персонажем Треплевым и вообще с теми событиями, которые происходили в пьесе. Именно в пьесе, а не в спектакле, потому что с режиссером у меня были жуткие расхождения. Не зная Чехова, не испытывая пиетета перед неведомым мне классиком, мне кажется, я гораздо больше понимал его комедийность (ведь «Чайка» – комедия. не правда ли?). А режиссер был однозначно серьезен, очень глубокомыслен и ставил тяжелый, невыносимо тягучий спектакль, в котором совершенно не был слышен чеховский лукавый смешок, быть может, даже издевка. С тех пор я много играл, но всегда помнил о Треплеве, меня влекло к той атмосфере, к тому жизненному материалу, который воссоздал в своих пьесах Чехов. Поэтому мне так интересно было увидеть, как он жил, где стоял его письменный стол…

– Не сыграл ли тот ранний конфликт с театральным режиссером роковую для вас роль? У нас тоже многие актеры предпринимают столь рискованные попытки, и в один прекрасный день хороший артист становится… средним режиссером. За редчайшим исключением происходит именно так. Настоящий артист, наверное, просто по природе своего творчества не может быть большим режиссером. Не думаете ли вы, что и режиссер Редфорд уступает Редфорду актеру?

– Нет. В моем случае помогло то, что я хотел стать вовсе даже не актером, а художником. Во мне всегда было очень развито визуальное восприятие мира То, как я видел цвета, композицию предметов, чувствовал пространство, не только придавало мне уверенность, но и утверждало склонность к самовыявлению особого рода, шире, чем к актерскому.

Из ответов на семинаре: «Я часто думал, а не вернуться ли мне к своей мечте стать художником. И вот. когда снимал свою первую картину «Обыкновенные люди», случилось так. что я никак не мог добиться от оператора того, что не в состоянии был сформулировать. Тогда я взял бумагу и набросал. С тех пор всегда рисую планы, мизансцены, что не только облегчает работу, но безмерно меня радует, так как я обрел то. что казалось безвозвратно утерянным».

– Почему Редфорд-режиссер не снимает Редфорда-актера?

– Они не ужились бы на одной съемочной площадке.

– Но я – так сложилось – прежде всего актер. Проживая ту или иную роль, я учился следить за психологическим поведением человека, учился понимать причины и следствия, особенность реакций. А это, конечно, существенно и для

132

профессии режиссера. Именно режиссура помогает отстраниться от себя-актера, как бы контролировать не только собственную личность, но и само существование, взаимосвязи с окружающей жизнью. Актер же не имеет в большинстве случаев достаточного контроля над собой. Он и не был бы по-настоящему органичен, если бы все время думал, сопоставлял, оглядывался куда-то. Актер владеет все-таки ограниченным пространством – тем, в котором он действует. Вместе с тем именно способность понимания определенных схем, стилей жизненного поведения дала мне право обратиться к режиссуре – иначе говоря, расширить и себя, и свои возможности.

– Не потому ли вы обратились в своем последнем режиссерском фильме к новому для себя материалу, к другой культуре?

– Все, что связано с региональной культурой моей страны, занимает меня чрезвычайно. Вообще история, традиции, их сохранение и развитие имеют для меня животрепещущее значение. Ведь мы часто, к сожалению, становимся свидетелями разрушения культурного наследия, а то и вовсе стирания его с лица земли. «Война на бобовом поле» сделана во многом под влиянием Габриэля Маркеса, ибо он не только выдающийся современный писатель, но и выдающийся защитник латиноамериканской культуры. Ему словно самой судьбой предназначено быть ее хранителем и певцом. Стиль и метод маркесовского повествования стал определяющим и для моего фильма. Мне хотелось передать тонкость, поэтичность, странность, беззащитность этих людей. Кроме того, я довольно хорошо знаю эту культуру, детально ее изучил, не говоря уже о том, что вырос в Лос-Анджелесе, где жили выходцы из Мексики.

Из беседы с Климовым:

– Вы. наверное, знаете, что он очень помогает индейцам. В нем очень остро живет чувстве сострадания ущемленным. Он меня отправил к индейцам, правда, я и сам этого хотел. Поехал в большую резервацию Навахо. где Редфорда очень любят, даже почитают – ведь о них действительно мало кто по-настоящему заботился. А Редфорд им внушает, что для того, чтобы нормально жить и развиваться, необходимо получать образование, становиться вровень, так сказать, с цивилизованным миром. Я беседовал с ними, самые умные из них понимают, что другого пути нет. Они обладают огромными возможностями – залежами полезных ископаемых на тех землях, которые им принадлежат, и глупо было бы этим не воспользоваться. И они уже осознают, не все разумеется, что их костюмы, весь этнографический ассортимент останется лишь для праздников и любопытных туристов. И как сложится судьба уникальной индейской культуры? Не исчезнет ли она вовсе?

– Такая, можно сказать, миссионерская инициатива идет от Редфорда?

– И от него тоже. Он сделал два документальных фильма об американских индейцах.

– Да, и не погнушался прочитать дикторский текст. Такая многогранная деятельность у нас практически невозможна. Вот вы, например, когда выпало возглавить Союз кинематографистов, не то чтобы заняться проблемами потепления атмосферы – вообще перестали снимать. Либо пение, либо пляски. А на Редфорда мы отчасти смотрим, как эти индейцы из резервации.

– Ну, это, конечно, не совсем так. Он мне тоже говорил: «Вот видишь, и ты занимаешься этим». Но я-то за счет творчества. Иначе не получается. Редфорд пленил меня своей твердостью: «Все, что я делаю помимо работы в кино, считаю своим долгом».

Пока Редфорда снимали, дожимали вопросами, а он терпеливо выдерживал толпу интервьюеров, пока падала в обморок от усталости и жары его пожилая пресс-атташе, пока заваривался кофе, пришлось поговорить с Гарри Биром, вице-президентом института Санденс.

– Ему, наверное, все эти вопросы-ответы страшно надоели?

– Конечно. Вы слышали, он рассказывал сейчас на пресс-конференции, что гулял по Москве где-то вблизи Музея Толстого со своим новым другом, и эго дало ему в тысячу раз больше в понимании вашей страны, чем все остальное.

– Остался ли его образ и по сей день для американцев столь же значимым, как некогда? Или, почувствовав возможность «отката», он занялся параллельным бизнесом?

– Нет, нет, нет. Вообще то, что показывалось на ретроспективе, не вполне отвечает его истинному образу. Для американцев он как был, так и остался выразителем духа нации, чем-то большим, нежели просто замечательный актер.

– Мог бы быть президентом?

– Безусловно. Но, насколько мне известно, таких амбиций у него нет.

– Кто знает, как еще обернется…

133