Человек с бульвара Капуцинов / Chelovek s bulvara Kaputsinov (1987)

Масловский Г. Привет! // Искусство кино. – 1988, № 4. – С. 51-56.

Разборы и размышления

Г. Масловский

Привет!

Привет (в значении заздравной речи)

«Действие фильма происходит в глубокой сибирской деревне на диком Западе. Главный герой – миссионер в своем роде. Он приехал проповедовать доброту, любовь к ближнему и прочую ерунду посредством кино. Звали его мистер Джонни Фест…» Это из сочинения семиклассника московской школы № 40 Степы Писарюка.

Авторы фильма «Человек с бульвара Капуцинов» могут праздновать победу – их произведение не только с удовольствием смотрят, оно не только завоевывает призы у нас и «на диком Западе» (в «самом» Лос-Анджелесе!). Зритель (да еще какой –

51

юный!) и почувствовал стилизацию, иносказание, и нашел конфликт, и обнаружил внутренний стержень героя.

Порадуемся и мы – и у нас праздник: веселая, неглупая, динамичная, увлекательная комедия!

Отважная женщина – режиссер, к тому же комедиограф! – сняла свою безусловно лучшую картину. Условность прежних бытовых комедий Аллы Суриковой явно сковывала ее возможности: они и в быт не укладывались, и оторваться от него не решались. Теперь мастер вышел на простор – и какой необузданный темперамент обнаружился, какая роскошная фантазия, какая уверенная рука!

Эдуард Акопов быстро, смело и прочно занял в кинодраматургии свое особое, дефицитное место автора комедий. «Человек с бульвара Капуцинов» талантливо придуман, с умным юмором написан – это тоже пока лучшая работа драматурга.

Сложилось так, что подвижник кино Джонни Фест (что означает в переводе Первый) стал последней ролью Андрея Миронова. Вряд ли справедливо говорить, что это лучшая работа в кино талантливого актера, но созданный им образ, непредумышленный итог его творчества, приобрел во многом автобиографические акценты, звучит как завещание столь рано ушедшего артиста, и в нем нет ни фальши, ни натяжки. Мастер ушел от нас с особой, значимой, мироновской улыбкой.

Александра Аасмяэ (Яковлева) уже давно красуется на нашем экране, но только сейчас она получила роль, в которой ее достоинства предстали в полном блеске, без обременительной психологической нагрузки – это ее звездный час.

Олег Табаков, Игорь Кваша, Лев Дуров, Галина Польских, Семен Фарада оправдали наши ожидания в характерных маленьких ролях.

Николай Караченцов и Михаил Боярский на редкость мягки и выразительны.

Наталья Фатеева, Спартак Мишулин, Олег Анофриев, Михаил Светин сумели блеснуть в крохотных эпизодах.

52

Особый праздник у каскадеров. Им здесь не приходится изображать красноармейцев или беляков, равно как и пастухов с Дикого Запада, – они здесь явлены сами собой и показали, кажется, все, на что способны, чем наполнили нас горделивым чувством: знай, мол, наших!

Оператор Г. Беленький, художник Е. Маркович, композитор Г. Гладков общего праздника не испортили.

Привет всем, кто дал его Степе Писарюку и всем нам, поклонникам фильма, среди которых и зрители, весельем не избалованные, и профессионалы, в трудностях знающие толк.

Привет (со смыслом отнюдь не заупокойным, но все же отчасти критичным)…

Этот фильм критиковать нельзя. Авторы до срока парировали критические притязания: в картине действует персонаж, который был философом, но за неимением работы по специальности стал гробовщиком, а под влиянием успехов синема решил испробовать себя в кинокритике.

Кто после этого решится говорить что-либо, кроме приветственных спичей?

Но и жанр спича, как известно, допускает, чтобы «тестирующий» слегка пожурил «тестируемого», дабы оттенить его же достоинства.

Пусть же в приветствии будет сказано, что требовательный взгляд отыщет в фильме сбои – и по монтажу, и по степени вкуса в использовании гэгов, и по изяществу актерского воплощения. Надо вообще признаться, что вторичного просмотра лента не выдерживает: в ней обнаруживаются не глубины, а прорехи.

Но увлеченность авторов столь заразительна, что тот самый требовательный взгляд попросту неуместен. Здесь нужно либо отдаться искристому потоку, либо поискать иной объект созерцания. Созерцатель не поймет экзальтации купальщиков, а те просто не в состоянии отнестись к нему иначе, как к скучному зануде.

Скучно было бы перечислять, как удались те или иные шутки, изобретенные в сценарии, и гэги, рожденные на съемочной площадке. Исключительно для примера скажу, что, по-моему, смешно, когда пастор находит для кино определение «опиум для народа». Менее смешно, когда тот же пастор с ревностью бросает по поводу Дианы: «Раба любви». Но это все же лучше, чем разговор новоявленных знатоков кино о некоем нашумевшем боевике «Невольница любви» режиссера Майкла Нихалкоффа, как было в сценарии. Смешон трюк с переломленной в пояснице старушкой, которая, получив лекарство от ревматизма и напутствие аптекаря о постельном режиме, ловко, хотя все так же скрючившись, вскакивает в седло и мчится на свое ранчо, – этого самоценного гэга в сценарии не было. Не смешно, когда мистер Секонд – что означает, как известно, Второй – цепляет себе звезду шерифа, сняв ее с портрета, устрашающе украшавшего салун, – это тоже новоявленный и тоже совершенно не обусловленный движением сюжета и типов гэг… Достаточно, чтобы показать: по ходу работы шло самостоятельное творчество, и, говорят, атмосфера на съемках была радостно-импровизационно-творческой, в какой и должна сниматься всякая эксцентрическая комедия. Однако мы знаем, что веселье на площадке – отнюдь не гарантия заразительной комедии. Здесь это получилось.

Так что не буду мелочным – скажу о просчетах неординарных, которые все же в картине есть.

Э. Акопов прекрасно придумывает сюжеты, умеет вести их не по наклонной плоскости, а остроумно поворачивая ситуации неожиданной стороной. И все же практически во всех сценариях вязь сюжета искусственно растягивается до полнометражного размера, а в экранном воплощении этот изъян режиссуре залатать не удается. Конечно, хорошо придумано, что

53

мистер Фест ненамеренно оскорбляет обитателей городка Санта-Каролина, когда просит у них чистую простыню. Но когда простыня-экран растягивается на весь фильм, из неприхотливой (и неоднократно повторенной) шутки переходя в зрительный образ и даже в кульминационно-сюжетную коллизию, никакая ткань (даже сотканная из конского волоса с добавкой локонов ослепительной Дианы Литтл) такой натяжки не выдержит. В свою очередь, и А. Сурикова, увлекшись трюками, не замечает, как явно прес-неет картина, когда спиртное в салуне меняется на молоко, а между тем вынуждена хоть как-то тянуть сюжетные линии по прямой – до следующего трюкового поворота.

Теперь вернемся к сочинению семиклассника. Там есть беспокоящее загадочное место про доброту, любовь к ближнему и прочую ерунду.

Степа эту самую ерунду написал без кавычек, и в этом загадка. То ли он по юности не учел важности этого интонационного знака, то ли ему такой стиль показался адекватным фильму, то ли в самом деле среди молодого поколения не в ходу перечисленные ценности.

Да и только ли среди молодого? Вот пассаж вполне взрослого критика В. Кардина: «Пик читательской популярности Ю. Трифонова пришелся на время, когда при пятибалльной оценке литературного творчества высшая отметка ставилась за доброту. Ее умиленно обнаруживали у поэтов и прозаиков, драматургов и публицистов. Союз писателей можно было смело переименовывать в Союз добряков.

Ю. Трифонова в разряд добрых не втиснешь, и этого ему тоже не прощали.

Сейчас доброта забыта. Аттестация ведется по признаку совестливости. Однако никому в голову не приходило и не приходит назвать Пушкина добрым, а Салтыкова-Щедрина совестливым. Литература, видимо, настаивает на других критериях. Но совесть, слов нет, позарез необходима. Особенно критикам»¹.

_______
1 Кардин В. Времена не выбирают… Из записок о Юрии Трифонове. – «Новый мир», 1987, № 7, с. 236.

54

Мы обесценили слова, за ними часто стоят лишь терминологические нюансы, и манипуляция ими не имеет отношения к ценностям. А тогда и сами доброта, совесть, любовь к ближнему, как кажется, поддаются манипуляциям.

Этот процесс, похоже, экранизирован в «Человеке с бульвара Капуцинов»: массой ковбоев уж очень легко манипулируют с помощью экрана-простыни мистер Первый и мистер Второй…

Но умолкаю: это уже похоже на тяжеловесную речь философа-гробовщика. Не стану портить праздник, продолжу приветствие.

Привет (в значении «добрый день или вечер!»)

В первый момент кажется, что успех здесь обеспечен чистотой жанра. Вера в то, что так называемый «чистый жанр» с его проверенными канонами должен принести безошибочный успех у зрителя, долго жила в нас и, наверное, жива до сих пор. И мы все сетуем на то, что практика кинематографа никак не может выдержать «чистоту» мелодрамы или детектива. И вот, наконец-то, «чистый жанр».

Но какой?

Вестерн? Ну уж!

Скорее пародия на него. В сценарии жанр так и определен². Однако Алла Сурикова в одном из выступлений заметила, что нельзя пародировать то, что неизвестно. И хотя кое-что из классического вестерна на наших экранах зрители старшего поколения видеть могли, а неучтенные массы молодых могут посмотреть нечто «вестерновое» по «видюшнику», Сурикова в принципе права. Она права, когда говорит, что авторы не пародировали вестерн, а работали в его стиле.

Значит, стилизация. Но это ведь не жанр, а уж что касается чистоты, то стилизация принципиально устроена на «смеси».

Скорее успех не в «чистом жанре», а в достаточно хитро устроенной и в общем неплохо сбалансированной многослойности. Во-первых, дина-

_______
2 См. «Искусство кино», 1986, № 7, с. 137.

55

мичныи сюжет с дополнительными моторчиками самодовлеющих гэгов. Этот совместно работающий движитель тянет на себе сентиментальную любовную историю, в которой влюбленные соревнуются друг с другом то в невинности, то в наивности; как и положено в такой истории, на пути к гармонии у влюбленных стоят неблагоприятные обстоятельства и неблагородные противники. Еще один слой – уже для более или менее посвященных – комическое обыгрывание типовых мотивов вестерна или, точнее, его легендарных признаков. Для «продвинутого» зрителя припасен редкий, незаигранный (у нас, по крайней мере) материал – шуточная, в духе капустника, «история кино». И наконец, еще одна, поглубже спрятанная мысль, которую не без удовольствия разыщет интеллектуал: искусство доброе и злое, сила и слабость каждого из них, их реальная и мифическая роль в жизни.

Эти слои не то чтобы спрятаны друг под другом – они сплетены в пеструю сферу, и каждый взгляд отыщет милый ему цвет и рисунок.

Эта счастливо найденная и увлеченно сработанная многослойность скорее всего и обеспечивает успех у самого разного зрителя – от семиклассников до искушенных профессионалов.

Привет (в значении передачи от третьего лица)…

Картина «Человек с бульвара Капуцинов» создавалась на стыке двух эпох отечественного кино: задумывалась и готовилась до перестройки, снималась в разгар споров о том, какой будет новая модель, вышла как одна из первых проб нового этапа.

Коль скоро мы говорим об удаче, то справедливо отнести этот фильм к высшим достижениям предшествующего этапа. Ведущим мотивом тогда был почти отчаянный призыв к созданию такого кинематографа, который удовлетворял бы всех: и ценителей искусства, и любителей развлечения. Теперь с некоторым запозданием и непременной в таких случаях простотой вдруг обнаружилось, как это можно сделать. Не судорожные попытки втиснуть в чуждые схемы родное содержание, а органическая и непритязательная многослойность сулила успех.

Запомним этот урок «Человека с бульвара Капуцинов» – авось еще пригодится в будущем…

А что же, сегодня такие фильмы не нужны и идея массового успеха не актуальна? Нужны, актуальна во все времена.

Но прежде «Человек…» был бы оптимальным достижением заветной идеи кинематографического руководства: и изящно, и неглупо, и увлекательно, и безобидно, и вкусно, и денежно.

Теперь (если я не ошибаюсь) генеральная идея поменялась – ожидаемый оптимальный фильм взрастает не на интеграции вкусов, а на поляризации мировоззрений, он, вероятно, не объединит зрительный зал, а взорвет его, вызывая непримиримые и принципиально несмиряемые споры. Как «Покаяние» или «Чучело», как, с другой стороны, «Лермонтов» или «Борис Годунов».

«Человек с бульвара Капуцинов», дал нам редкую возможность с улыбкой и удовольствием (после злой горечи) проститься с идеалами устаревшей модели и принять их в качестве рядовой идеи, хотя и не глобальной, как оказалось, но, в общем, живой и способной доставить настоящую радость.

56