Чудовище / L’animal (1977)

Черненко Мирон. Амплуа – Бельмондо // Советский экран. – 1985, № 05. – С. 20-21.

Гости наших экранов

Мирон ЧЕРНЕНКО

Амплуа – Бельмондо

Так случается почти в каждом фильме – на полпути к головокружительному финалу, когда сюжет, кажется, так и звенит от напряжения перед очередным сальто-мортале, фабула вдруг остановится, притормозит, и тот, кто еще мгновение назад выглядел полубогом, суперменом, останется наедине с собой и с тишиной. И на экране возникнет усталое и грустное лицо мужчины лет пятидесяти с многократно перебитым носом и расплющенными ушами профессионального боксера, с крохотными и ехидными глазками предусмотрительно убегающими под защиту мохнатых бровей, с крупными, почти фернанделевскими зубами. Лицо человека, которому, наверное, давно уже не хочется бегать, прыгать, догонять. убегать, «вершить справедливость», выхватывая тяжелый «магнум» из смокинга, пижамы, даже купального костюма, соблазнять – по ходу действия – журналисток, официанток, студенток. светских дам… И вообще сниматься в кино.

Однако не сниматься нельзя ибо существует уже – почти четверть века – такая «должность» не только на французском, на мировом кинорынке, и называется она – Бельмондо, и экран без нее не может, какие бы моды и поветрия ни бродили по этому экрану с конца пятидесятых годов, когда впервые мелькнуло в титрах это похожее на псевдоним имя (Пресса сообщает: за десять недель проката его последняя картина собрала в одном Париже миллион зрителей в остальной Франции еще три с половиной миллиона, и это, не считая видеокассеты, которую предприимчивый продюсер торопливо выбросил на торжище.) Впрочем, не может обходиться без Бельмондо не только экран – уж режиссура и продюсеры давно бы выбрали какую-нибудь другую «звезду» взамен, поновее да без капризов и излишней независимости, включая финансовую. Но без Бельмондо не мыслят современное французское кино миллионы его страстных поклонников разных возрастов – от восьми до восьмидесяти. К этой категории зрителей относит себя – самое время признаться! – и автор этих строк, а лучше сказать, публичного объяснения в любви, несмотря на то, что автору этому не раз доводилось «прикладывать» Бельмондо за ту или иную роль, за тот или иной фильм, хотя зачастую актер не слишком был в этих ролях и фильмах повинен. Ведь он зачастую просто «сдавал в аренду» это вечное свое амплуа, которое, отрываясь от всегдашней его иронии. от постоянной внутренней отъединенности, превращалось в тот самый «бельмондизм», придуманный еще в самом начале его пути, споры о котором то и дело вспыхивают на страницах прессы.

Короткие «мгновения истины»… Эти остановки на полном скаку, повторяющиеся из фильма в фильм становятся как бы собственной драматургией внутри драматургии чужой, местом отдохновения и передышки, и не столько мускулов. сколько души, чтобы опять, едва позовет сюжет, снова стать вечно тридцатилетним. всемогущим и всеведающим, всеперепрыгивающим и вседогоняющим, магнетически обаятельным Бельмондо.

Наверно, это дьявольски трудно – вот так утверждать себя каждый раз заново. Однако, наверно, это и интересно – оставаться всегда и везде самим собой. Вспомним похожий случай с великим Жаном Габеном, снимавшимся в фильмах глубоких и бессмысленных, эпохальных и проходных, но всюду и всегда с одним-единственным условием в контракте – чтобы где-то внутри роли нашлось место для сцены беспри-

20

чинной ярости, в которой бы герой Габена (и сам Габен!) давал себе полную актерскую волю, чтобы затем, через мгновение, с привычным своим неторопливым достоинством выполнять правила игры на экране, отшлифованные десятилетиями беспорочной службы в кинематографе.

И потому это, наверное, так увлекательно – меняться, чтобы оставаться тем же самым, чтобы не надоесть зрителю, чтобы не надоесть самому себе. Крутится мельница коммерческих сюжетов – ведь Бельмондо играет, за ничтожными исключениями, да и то в начале пути, в фильмах расхожих, «популярных», «массовых», иначе говоря, нескрываемо развлекательных, одну и ту же роль – человека в опасности, один и тот же конфликт – человек против судьбы, один и тот же характер – человека. который может довериться только себе своей реакции, своей ловкости, своему здравому смыслу, своим мышцам. При этом все равно, с какой стороны закона находится его герой – а Бельмондо в абсолютном большинстве своих фильмов играет либо полицейского, либо преступника.

И, странное дело, если просто поставить рядом все эти разные фильмы, пусть только те, что шли совсем недавно в нашем прокате – «Великолепный» и «Чудовище», «Кто есть кто» и «Игра в четыре руки», «Картуш» и «Частный детектив», – если всмотреться в них, то окажется вдруг, что герой Бельмондо никакой не супермен, а если и супермен, то уж очень какой-то нетипичный, слишком часто проигрывающий. Иначе говоря, супермен навыворот, которому крайне неуютно в странном мире, где добро старательно имитирует зло, а зло ловко притворяется добром. Больше того, если отвлечься от ошеломляющей головокружительности погонь и перестрелок. обилия трупов и крови, то не менее неожиданным может оказаться, что герой Бельмондо «обременен» и совестью и совестливостью, что где-то глубоко внутри живет в нем нерушимый нравственный кодекс, который время от времени прорывается на поверхность сюжета мгновенным жестом сострадания, жалости, неумелым и торопливым благородством Прорывается лишь изредка – потому, что действует герой в ситуациях, где просто не к кому обратиться с этим жестом, некому подарить хоть малую толику человечности, доброты, внимания. Изредка – и потому еще, что как раз в такие мгновения герой Бельмондо оказывается в проигрыше. в буквальном и переносном нокдауне, ибо тут-то и ждет его, беззащитного, забывшегося, очередной удар в челюсть, очередная пистолетная пуля, очередной бандитский нож или. в лучшем случае, полицейские наручники, самым жестоким образом напоминающие ему о том, что все эти сантименты, все эти душевные «странности» наказуемы в самом прямом и немедленном смысле.

Так что, пожалуй, нетрудно броситься в противоположную крайность и принять героя Бельмондо за фольклорного неудачника, этакого «Жанушку-дурачка», которому не везет во всем. Тем более, что даже в самых расчетливых приключенческих лентах, где, казалось бы, и в самом деле нет ничего, кроме механической интриги, в жестах, поступках, взглядах, ужимках Бельмондо то и дело проблескивает неистребимая фольклорная дурашливость – дескать, все это, сами понимаете, понарошку, и трупы эти, и кровь, и муки, для того лишь, чтобы позанимательнее было да поживее, не более того. А в фильмах классом повыше эта ирония, эта нескрываемая пародийность, обращенная й на сюжет, и на самого себя, и на ожидания зрителя, выводит самые нелепые и неправдоподобные ситуации на уровень вполне реалистический. Ибо сам его персонаж, всем своим поведением еще более укрупняющий неправдоподобие происходящего, оказывается живым и «всамделишным», по странной прихоти судьбы попавшим внутрь страшного мира, пытающимся из него выбраться и проигрывающим именно потому, что логика его поведения, его простодушное желание дойти до цели по прямой противоречат безжалостной и алогичной реальности, которая живет по своим законам и сметает в сторону все, что пытается ей противостоять…

И, наверно, именно это феноменальное умение – собственная игра во время игры чужой – и способствует тому, что «амплуа Бельмондо» не сходит с французского и мирового экрана вот уже четверть века, что актер выходит к зрителям, которые его нетерпеливо ждут, с заданной будто раз и навсегда регулярностью – три фильма в год, ни больше ни меньше, чтобы не успели забыть и чтобы не надоесть.

Маски постоянно меняются, но сквозь них всегда проступает лицо. И личность.

21