Дочь д’Артаньяна / La fille de d’Artagnan (1994)

Кичин Валерий. Монреаль: пора листопада // Видео-Асс Премьер. – 1995, № 25. – С. 24-29.

ФЕСТИВАПИ ОСЕНИ

МОНРЕАЛЬ: ПОРА ЛИСТОПАДА

Заметки о 18-м Всемирном кинофестивале

Жизнь фестивалей, как жить человека, таинственна и непредсказуема. Ворожат им или нет, но только никто не знает, когда придет пора угасании еще вчера знаменитых мировых киносмотров.

Даже авторитетнейшие форумы, подобно Каннскому или Берлинскому, в иные годы испытывают жесточайший голод. Нет шедевров, не снимают, неурожайный год выдался, хоть тресни. Но публика все равно едет. И звезды едут. И журналисты. В талантливо придуманном деле даже неудачи интересны.

Помню свои самые первые впечатления от Монреальского Всемирного (название каково, каковы амбиции!) 1988 года. Помню, как диктовал какие-то восторженные слова для «Советской культуры». Нас всех гнал тогда знакомый любому киноману охотничий азарт: что ни фильм, то претендент на Гран-при, что ни персона, встреченная в коридорах отеля Le Meridien, то мировая звезда. От нас в конкурсе участвовала «Маленькая Вера», и она победила, и мы были счастливы.

То была для фестиваля пора взлета, пора осуществляемых амбиций и горделивого «все могу!». Когда и почему это сломалось?

Теперь иное. Съежился до одной вечно пустующей комнаты еще недавно огромный, богатый и шумный, почти целый этаж занимавший кинорынок. Из звезд, кроме залетевшего на денек Альберто Сорди, только Кароль Буке, да и та в жюри. И почти нет крупных режиссерских имен, а если есть, то во внеконкурсных программах.

24

И наша «Русская симфония» Лопушанского, привычно гнущая всю ту же линию неизбежного апокалипсиса и по какой-то странной инерции отобранная для конкурса, не вызвала большого интереса ни у публики, ни у прессы, ни у жюри. Равно как и внеконкурсная картина русского француза Каневского «Мы, дети XX века», сделанная в изобретенном нами осточертевшем жанре конъюнктурной, на экспорт, мазохистской чернухи.

Ну ладно мы, заблудившиеся в потемках собственной души. Но что же – и мир устал тоже? Сразу весь? От Италии, осиротевшей после ухода своего последнего кинотитана, до Америки, все более заменяющей гений творческий гением техническим?

Тогда, шесть лет назад, в Монреале все излучало энергию. Теперь катится под горку, постепенно увядая. На тех же пресс-конференциях те же, словно раз навсегда написанные, вопросы задают те же журналисты. А еще чаще – те же подсадные утки, профессионально там работающие: строгая дама в крокодиловых туфлях и сухопарый человек неопределенного возраста, похожий на Шерлока Холмса.

Эта пара и появляется всюду вместе – закадычные коллеги, – а между фестивалями, очевидно, впадает в спячку. Она как бы законсервировалась и времени почти неподвластна, только Шерлок Холмс стал еще сухопарей, словно высох на бескартинье.

Зато отец-основатель, душа и патриот фестиваля – его президент Серж Лозик, лично колесящий по миру в поисках шедевров, по-прежнему полон жизни, стремителен, импульсивен и на всех церемониях упорно называет свое детище самым престижным, крупным и знаменитым событием мировой киножизни.

Хотя давно уже ясно, что Монреальский Всемирный есть идеальное отражение не столько ситуации в искусстве кино, сколько общей ситуации в самой Канаде и в провинции Квебек.

Квебек ожесточенно борется с англофонией, хочет независимости и дрожит от негодования при слове «Торонто» (второй крупнейший мегаполис страны, но не «французский», как Монреаль, а «американский»).

Вслед за ним и фестиваль в поте лица старается, чтобы «Гран-при Америки», дай Бог, не уплыл в ненавистные Штаты, – в крайнем случае ушел в Европу или Азию, а лучше бы вообще остался в Квебеке. Американское кино здесь традиционно слабое и всегда уступает европейскому – расклад откровенно искусственный, плод хитроумной и даже слегка коварной селекции.

Англоязычная Канада весьма терпимо относится к франкофонным амбициям бунтарей квебекцев – никто ничего никому не навязывает, только б не было войны.

Канада же франкофонная постоянно идет в атаку, бурлит, срывает английские вывески и на сентябрьских выборах отдала предпочтение сепаратистам из Партии Квебека (PQ), зовущим к полному и категорическому отделению и всяческому размежеванию.

Все эти умонастроения неизбежно отразились во взаимоотношениях между двумя крупнейшими канадскими киносмотрами – в Монреале и Торонто. Если Торонто хранит корректный нейтралитет, то Монреаль вечно ревнует – почти истерически, с шумными подчас эскападами и скандалами в прессе, запрещает своим гостям ездить к соседям-соперникам и т.д.

Война, даже односторонняя, никак не укрепляет благосостояние масс. Поэтому ощутимо увядает Монреальский Всемирный, поэтому год от года набирает силы Торонтский Международный, становясь в ряд самых популярных и престижных.

В активе Монреаля, несомненно, его тра-

25

диционное замечательное гостеприимство, отлаженность. и ювелирная точность работы всего фестивального механизма. Но уже, увы, не фильмы и не концепция конкурса, которую все труднее различить за чисто политическими наслоениями. Результатом стало ощущение случайности фильмов, собравшихся на конкурсном экране. Необязательности их присутствия здесь и сейчас. И, как следствие, неясности мотивов и критериев в работе жюри, вердикты которого уже традиционно вызвали всеобщее изумление.

Почему Гран-при ушел в Новую Зеландию к авторам ничем не примечательной социальной драмы «И были воины…» (Once Were Warriors) режиссера Ли Тамахори? Потому что взята актуальная в Канаде тема национальных меньшинств? Или просто, осенив крылами славы уже и «перестроечную» Россию, и таинственный ренессансный Восток, фестиваль решил «отметиться» в краях еще более экзотичных. Подобно тому, как когда-то Московский международный давал фору слаборазвитым кинематографиям, вознося на пьедестал почета то Кению, то Бурунди.

У жюри свои предпочтения, у журналистов, как водится, свои. Многие пророчили победу канадско-французской картине «Каблунак». Не только потому, что франкоязычное кино в Квебеке пользуется особым расположением. Клод Массот сделал картину очень добротную и мощную, в стиле «большого кино», где трудности для съемочной группы реальны и серьезны: снято в Арктике, среди вечной мерзлоты, ледяных юрт и пушистых ездовых лаек. Герои – эскимосы, и главный из них – Нанук, тот самый, что в 1922 году прославился на весь мир благодаря первому в истории большому документальному фильму Роберта Флаэрти «Нанук с Севера». Сюжет и сам по себе интересен: кино в кино, да еще столь знаменитое и столь экзотичное. Из ряда изящных безделушек, заполнявших фестивальные экраны, «Каблунак» выгодно отличался стилем суровым и мужественным, но при этом был и поэтичен, и человечен, и трогателен.

Это редкое исключение, а вообще, нелегкая судьбина жюри вызывала сочувствие: фильмы собрались в конкурсе ровненькие, гладенькие, вполне профессиональненькие, но ни один не претендовал обогатить мировую культуру ни мыслью новой, ни стилем, ни качеством. Конфликты, как правило, только вокруг секса – чем экзотичней, тем лучше. Испанский «Узник страсти», к примеру, вожделел ногу своей жены, своей куколки, своей богини. С ногой спал, с ней, как изящно выражаются наши кинотолмачи, «хотел иметь любовь». Совершенно изолированно от жены, которая в целом его раздражала, так что терпел он ее лишь как неизбежное приложение к ноге. Но это никакая не метафора, просто индивидуальный шиз, расчлененка, новая фаза кинематографического отчуждения. Естественно, комедия. Естественно, с кровью. Естественно, с клюквой. Сотни подобных крутятся на мировом видео – при чем тут кинофестиваль?

Старый доктор-сексопатолог не мог вынести рассказов своей юной пациентки о ее эротических видениях и вымолил самую малость ее любви. Тоже смешно, тоже изящно, даже, пожалуй, самобытно по манере, хотя бы из-за того, что в фильме мэтра французского кино Клода Миллера «Улыбка» главную роль сыграл Жан-Пьер Мариэлль, актер редкостной глубины и обаяния.

Но на фестивале ждешь открытий. Ждешь фильма, что запомнится и раз навсегда выделит этот кинематографический год из безликого потока времени. Хотя бы одного.

Не дождались. Смесь Шекспира и «Бэтмена» представили немцы. Картина «Просто любовь» сделана по всем канонам социалистического (или голливудского, что то же самое) реализма, то есть в ней наличествует живой идеал, пример для подражания, в лице школьного учителя, специалиста на все руки, готового броситься в бой за справедливость и равенство. Ему противостоят две школьные банды, ненависть которых замешена на расовой вражде. В одной из банд, как вы догадались, Ромео, в другой Джульетта. Трагическая любовь. Неотразимость юности. Гонки на автомобилях. Поножовщина. Тарзаньи полеты на трапециях. Нежданные явления всемогущего спасителя. Немного рока, металла, классики и ностальгии. Полный набор современного зрелищного кино, стандартного, как сосиски.

Непременное сегодня внимание к малым сим делает неизбежным присутствие в конкурсе картины из жизни секс-меньшинств. «Немногие из нас» Кевина Даулинга и Джеффа Бартона (Австралия), увы, не продолжили триумф «Пианино» или «Танцевального зала», сделавших в последние годы славу австралийскому кино. Просто два гея встретились, а вот трахнуться не выходит: мешает беспардонный моложавый папаша, который то ли ищет взаимопонимания с сыном-студентом, то ли тоже интересуется посмотреть. Входит в интересный момент, заводит интеллектуальную беседу, поражает обоих своей терпимостью – нарождается как бы новый стиль отношений отцов и детей.

Непереводимое название картины «The Sum of Us» должно, по-видимому, обозначать и некую избранность и некую общность одновременно. Это, наверное, почти проблемно, но скучно.

Тема борющейся Азии была представлена вполне качественной картиной франко-алжирского производства (режиссер Рашид Бушареб) «Пыль жизни», повествующей, конечно, о зверствах коммунистов в отвоеванном у американцев Сайгоне. Первыми жертвами, естественно, пали дети от смешанных вьетнамо-американских браков – их отправляют в затерянные среди джунглей лагеря «для перевоспитания». Натуральное рабство, трудовое истязание, унижение более интеллектуальных и развитых нахлынувшей на страну ордой примитивных политических бандюг. Трое не выдерживают, бегут в джунгли, и тогда фильм политический перевоплощается в фильм

26

приключенческий. По-своему захватывающий. Мог бы претендовать на приз. Не получил. Потому что нет задачи трудней и неблагодарней, чем выбирать из равно ординарного – лучшее.

Внеконкурсный экран был несколько интересней. По крайней мере, там можно было посмотреть нового Тавернье (фильм «Дочь д’Артаньяна»), нашего Тодоровского-младшего с занятным экзерсисом на мотивы «Кати Измайловой», Никиту Михалкова с уже увенчанными каннской славой «Опаленными солнцем», нашумевшую серию короткометражных лент «Эротические сказки», в создании которых участвовали мастера многих стран, от голландца Пола Кокса до американца Боба Рафельсона и англичанина Кена Расселла.

Разброс – от высокотехничных американских хитов до 16-миллиметровых студенческих этюдов. Среди последних был фильм, который неожиданно заинтриговал и поразил.

Вообразите полуторачасовое дежурство у одинокой постели умирающего. Полутьма, камера почти не меняет ракурса. Лица едва различимы, да их и немного, лиц: умирающий от СПИДа прославленный танцовщик и его друг, готовый принять последнее дыхание любимого человека.

Хрипы, сдавленный голос, вырывающийся из изъязвленной гортани, долгие мучительные паузы, какие бывают на перроне, когда поезд еще не тронулся, но люди уже обречены расстаться, и им остается только ждать. В сказанных впроброс незначительных фразах – отсветы былой блестящей жизни. Совместных поездок в Париж и Рим. Сценических триумфов. Постепенно становится ясной суть происходящего: герой не хочет продолжать мучения, он решил уйти добровольно, прибегнув к эвтаназии – добровольному самоусыплению. Скоро должен прийти врач, и все будет кончено.

А пока последний ужин. Обставляется ритуально, подробно. И последний танец-пантомима, прямо в постели, только руками, в набеленной маске, среди горы цветов, засыпавших одеяло. Потом душераздирающий прощальный ритуал – зажигают свечи, задают неизбежные вопросы: готов ли ты, не передумал ли? Нам все покажут, и как вводят в вену смертельный эликсир, и как навсегда затихнет человек в объятьях потрясенного друга. И было бы это, наверное, чересчур мелодраматично, кабы не одна особенность фильма. Особенность, поначалу повергающая в шок. Дело в том, что так не играют. Это становится ясно с первой минуты. Нельзя изобразить этот мертвый зрак, глядящий с экрана уже как бы с той стороны вечности. Нельзя так загримировать руки, чтобы остались обтянутые кожей кости. Вообще нельзя обойтись здесь актерскими средствами, и вы понимаете, что люди на экране живут и умирают по-настоящему.

Хотя это кажется невозможным. Это уже за гранью искусства – документальный репортаж о самом интимном, самом таинственном акте завершения человеческой жизни. Финальный титр подтверждает худшие предположения: фамилия исполнителя главной роли Кена МакДаугалла обведена траурной рамкой.

Как стало ясно после интервью с молодым режиссером из Монреаля Синтией Робертс, актер умер через несколько дней после своей экранной смерти, так и не увидев фильма. И именно от СПИДа. Он действительно общался с нами уже с той стороны вечности, на самом краю ее оставив нам свое завещание – по-своему уникальный фильм «Последний ужин», силу и смысл которого, по-моему, не понимают до конца даже его создатели.

Весьма провокационную концепцию свободного общества, а заодно и рецепт излечения от пороков представил режиссер-документалист Джонатан Бланк в картине «Секс, наркотики и демократия». Рецепт столь же прост, сколь и спорен, он очень теперь популярен и в наших интеллигентских кругах: если демократия, так уж без границ. А значит, даешь и секс, и наркотики, и полную свободу сексуальных связей, хоть в школьном классе, хоть в детском саду. Знакомый принцип: перемелется – мука будет. В качестве доказательства – опыт Голландии, где официально разрешены и открытая продажа марихуаны и развитие секс-индустрии, где правительство финансирует аборты, эвтаназию и массированное сексуальное воспитание школьников. Результат, утверждает фильм, превзошел самые смелые ожидания: в стране резко упало потребление наркотиков, почти исчезли случаи беременности у школьниц и пошла на убыль кривая правонарушений.

Отрадные эти факты авторы картины используют как оправдание щедрой демонстрации разнообразной клубнички. Тенденциозность и несерьезность постановки проблемы очевидны, но зато какова фактура! А что еще нужно коммерческому кино? Нынешняя внеконкурсная программа была призвана сообщить фестивалю еще и характер, так сказать, народного праздника. Для этого трижды в неделю перегораживалась для транспорта шумная злачная улица Сент-Катрин и на фасаде монументального комплекса Дежарден, резиденции фестиваля, разворачивался гигантский экран.

Смотреть его можно было и с улицы, и – особенно удобно – со ступенек широкого лестничного марша, ведущего к главному фестивальному залу. Именно здесь состоялся юбилейный показ легендарного фильма о Вудстокском рок-фестивале в полной авторской редакции, здесь тысячи жителей Монреаля аплодировали нашему Ансамблю песни и пляски имени Александрова в по-своему сенсационной картине финна Аки Каурисмяки Total Balalaika Show. Собственно, сначала возникла целая серия музыкальных эксцентриад с участием некоей рок-группы «Ленинградские ковбои» – «худшей рок-группы в мире», как самоуверенно заявляла реклама. У этих таинственных русских все не как у людей, поэтому ковбойского, а также и ленинградского в ленинградских ковбоях не было ровно ничего, зато были длинные, напомаженные, колом стоящие чубы и такие же длинные, с острыми, выдающимися вперед носками башмаки-гондолы, на манер тех, в каких щеголял старик Хоттабыч.

Придумал их Аки Каурисмяки, весьма разносторонний по своим талантам и пристрастиям художник. Умеющий снимать и

28

высококлассную мелодраму (непревзойденную «Жизнь богемы», к примеру), и комическую ленту, и фильм-концерт. Вместе со своим братом Микой он основал в Хельсинки целую семейную киноимперию «Вилль-альфа» (эрудит сразу распознает прикол, перевертыш названия классического фильма «Альфавиль»), и эта империя уже контролирует около трети всего финского кинопроизводства. Кроме того, братья-художники-бизнесмены содержат внушительный ресторанный комплекс с престижным «Корона-баром» (20 биллиардных столов и два кинозала), а также баром «Москва».

Изобретенные Аки ковбои виртуозно играют, забавно движутся, пританцовывая в своих длинноносых башмаках; в предыдущих сериях они уже ездили в Америку и встречались с евангельским Моисеем. Теперь они решили устроить джем-сейшн не меньше чем с ансамблем Советской Армии. Собственно, перед нами залихватская документалистика. Весной 93-го в Москве было подписано соглашение, и уже в июне на одной из площадей финской столицы 50 тысяч зрителей присутствовали при историческом концерте, где четверо ковбоев дружили-соперничали с монументальным александровским ансамблем, его хором, оркестром и балетной труппой. И это было почти невероятно. По мастерству, по азарту, по тому, что актеры называют куражом. Ковбои были, как всегда, обаятельны и артистичны. Но наши краснозвездные!.. Это мощное дыхание десятков глоток, эти вздохи тромбонов, эти поднебесные взлеты совершенно армстронговских труб! Мы уже забыли, что в тоталитарном нашем, милитаризованном, многократно обруганном обществе существовали явления уникальные, невозможные ни в одной стране мира. Александровцы в этом концерте пели из «Хованщины» Мусоргского, и «Полюшко-поле», и «Очи черные», и шедевры попсовой классики, такие, как «Делайла» и «Happy Together». Что пели ковбои – уж и не припомню, потому что это было, как досадный антракт в представлении шедевра. Все ждали возвращения музыкантов в солдатской форме. Это был триумф, и нас, немногих российских журналистов, пришедших на просмотр, распирало от гордости и счастья.

И еще было до жути обидно, что шедевр, вероятно, тоже уже принадлежит истории. Что-то не видно больше на московских улицах афиш александровского ансамбля – где он, что с ним? В лучшем случае, подобно многим нашим звездам, катается по заграницам. В худшем… И я пошел в монреальский магазин, торгующий компактдисками и кассетами. И купил там запись концерта Краснознаменного имени Александрова ансамбля песни и пляски Советской Армии во время гастролей в Торонто. В отельном номере врубил диктофон на полную мощность и прослушал все, от Гимна Советского Союза до песни Левко из оперы «Майская ночь». И долго еще раскручивалась пленка, донося оттуда, с площади сытого канадского города, шторм аплодисментов.

Пока имеем, не храним, потерявши – плачем…

Валерий КИЧИН

29