Дорз / The Doors (1991)

Гилмор Майкл. Наследие Джима Моррисона и «THE DOORS» // Ровесник. – 1992, № 7. – С. 19-21.

НАСЛЕДИЕ ДЖИМА МОРРИСОНА И «THE DOORS»

Майкл Гилмор, американский журналист

Почти четверть века назад, в самый разгар поисков рок-музыкой своего лица и в период становления новой общности людей – молодежи западного мира как «особого сословия», – группа «The Doors» превратилась в американский символ апокалипсиса, о приближении которого мы тогда еще и не думали. И в самом деле, беспрецедентный и ошеломляющий дебютный альбом квартета из Лос-Анджелеса в одно мгновение разрушил мечты и надежды на совершенство ближайшего будущего. В то время как «The Beatles» и группы с Западного побережья Америки экспериментировали со звуком и возводили наркотики в идеал, которым, как им казалось, спасется человечество. «The Doors» выпустили пластинку, поднимавшую темы насилия и вселенского страха – их прогноз на будущее был откровенно пессимистичным. Вне всякого сомнения, «The Doors» – и прежде всего лидер группы мрачный красавец Джим Моррисон – сумели понять правду той эпохи, ту истину, которую безуспешно искали все остальные, но ток и не нашли: мы живем в опасное время, сказали члены «The Doors», и опасность его не только в том, что молодежная культура подвергается гонениям за отрыв от идеалов и ценностей отцов. Моррисону удалось выразить мысль о том, что опасность исходит и «изнутри» самого поколения «детей цветов». Сейчас уже совершенно ясно, что Моррисон вывел своего рода «правило поколений»: любое поколение, которое считает для себя возможным – и необходимым – полную и абсолютную свободу, тем самым как бы получает и лицензию на саморазрушение. Сознание этого постоянно подпитывало творчество Джима Моррисона, более того, оно сделалось его жизненным кредо.

Таким образом, когда в экспериментальной мини-опере «The End» («Конец») Моррисон пропел о желании убить отца и вступить в связь с матерью, он не только – и не столько – поставил под сомнение христианскую мораль, но и добился того, что это сомнение прозвучало убедительно и оправданно. Лирика Джима Моррисона в гораздо большей степени, чем даже произведения Боба Дилана или «Роллинг стоунз», настаивала на предательстве старшим поколением своих детей – и, «по Моррисону», это предательство требовало возмездия. Поэтому неудивительно, что музыка «The Doors» (и, в частности, композиция «Конец») приобрела для сражавшихся во Вьетнаме молодых американцев столь зловещий и трагический смысл: в той проклятой войне поколение выживших из ума стариков послало своих детей на бойню, и сделало это во имя своего возведенного в абсолют страха. Другие группы пытались подготовить слушателей к жизни в мире надежд и любви – «The Doors» создавали песни, которые должны были символизировать наступление эры хаоса и массового уничтожения.

И вот теперь, поколение спустя – когда в родной Америке кампания по борьбе со свободой творчества (речь идет о попытках контролировать и цензурировать тексты произведений рок-музыки. – Пер.) достигла апогея, и когда молодые американцы снова были вынуждены воевать за пределами родной страны – Джим Моррисон приобрел в глазах рок-фэнов настолько ослепительный ореол героя и мученика, что сияние его затмило прижизненную славу певца. Судя по фильму «The Doors» Оливера Стоуна – это самая амбициозная, помпезная и эпическая лента среди всех кинопроизведений о рок-культуре и ее противоречиях, – складывается впечатление, что группа все же выиграла свою битву с официозом и последнее слово – откровенно грубое – осталось за нею. Однако в конце 60-х это утверждение показалось бы крамольным. Сейчас, с расстояния в двадцать пять лет хорошо видно, что предельной ясности группа добилась именно в своем первом альбоме. К моменту выхода второй пластинки «Strange Days» («Странные дни», октябрь 1967 года) музыка «The Doors» в значительной степени лишилась своего нерва. То, что сделало предыдущую работу шедевром – ненасытность и всеядность, точность оценок, бьющая наповал агрессивность текстов – все это теперь уступило место мелодраматизму и весьма плоскому и невыразительному эпатажу. Складывалось впечатление, что музыкальное видение мира, еще недавно столь ясное, временами шокирующее, но неизменно – оригинальное, теперь замутилось и в творчестве появились элементы самопародии.

К тому времени и сам Моррисон погряз в наркотиках и алкоголе, его неконтролируемые поступки оказывали разрушительное действие не только на самого Джима, но и на группу, друзей, семью. Безусловно, отчасти поведение Моррисона объяснялось вошедшим в моду нарциссизмом – в конце 60-х поп-звезды часто афишировали свое пристрастие к наркотикам, демонстративно отвергали общественную мораль и любыми способами старались доказать свою «особостъ». Иногда дерзость и эпатаж носили исключительно театральный характер, хотя в некоторых других случаях – как, например, инцидент в декабре 1967 года, когда Моррисона арестовали прямо на концерте за то, что он со сцены заявил о зверствах полицейских офицеров по отношению к обслуживающему персоналу концертного зала – подобные жесты подавали пример аудитории, и зрители смелее высказывали свои политические взгляды. Однако в большинстве случаев чрезмерно эмоциональное поведение Джима Моррисона было скорее не модной тогда бравадой, а признаком бьющего через край высокомерия певца и его распадающегося «я».

19

Другими словами, всеподавляюшая страсть Моррисона к разрушению подпитывалась куда более страшным топливом, нежели просто артистические и политические амбиции, и в марте 1969 года, во время знаменитого концерта в Майами, эта горькая правда была продемонстрирована во всей своей неприглядности. В киноверсии Оливера Стоуна этот концерт показан отчасти и карнавалом, и пародией – и хотя, видимо, так оно было на самом деле, большинство свидетелей говорят о шоу как о бытовом хулиганстве с уклоном в патетику. По расписанию «The Doors» должны были начать свою программу в 22.00, однако из-за разногласий с организаторами выступление было отложено почти на час. К тому времени, когда группа появилась на сцене, Джим Моррисон был уже мертвецки пьян, а его призывы к публике «давайте выпьем еще, теперь все вместе!» лишь задерживали начало концерта. В конце концов «The Doors» сыграли пару вещей, но Моррисон оборвал песню на полуслове и принялся бегать по сцене, уговаривая «почтеннейшую публику» вначале сделать «хоть самую паршивую революцию», а потом изо всех сил любить его, прекрасного Джима Моррисона, вождя «паршивой революции». Потом он расстегнул «молнию» своих потертых кожаных джинсов и пообещал зрителям показать «нечто достойное внимания». (Удивительно, но, несмотря на то, что на концерте присутствовали более десяти тысяч человек, включая членов группы и офицеров полиции, никто из них не может определенно сказать, выполнил ли Джим свое обещание.) Наконец, под занавес. Моррисон выволок на сцену одного из зрителей, щедро угостил его из двухлитровой бутылки водки, и концерт закончился одним из тех кошмаров, в организации которых Моррисону не было равных.

«Почтеннейшей публике» инцидент показался скорее просто неприличным – во всяком случае, дамы были не сильно шокированы, однако через несколько дней газета «Майами геральд» и некоторые политические деятели штата подняли страшный шум, обвинив певца в моральном разложении молодежи, следствием чего стал превентивный арест Моррисона. Гастрольное турне «The Doors» было прервано – как оказалось, навсегда. Но самое интересное заключается в том, что, несмотря на поднявшуюся в печати бурю и следствие по делу об «оскорблении общественной морали», почти никто не понял истинного смысла поступка Джима Моррисона: это был акт отчаяния человека, разуверившегося в своем искусстве и потерявшего связь с окружающим его миром. В тот трагический вечер в Майами Джим Моррисон уже перестал понимать, что же ждет от него публика и что хочет он сам – потому он и предложил самый очевидный и несомненный символ любви и мужской гордости, словно это и было источником его уверенности в себе. Вокалист одной из самых выдающихся групп в мире, всего лишь за два года до того считавшийся надеждой рок-музыки, ее героем и секс-символом – стал жалким алкоголиком и паяцем. Он нуждался в помощи, а не в дешевом поклонении глупцов, которые писали – и пишут – о нем восторженные пространные опусы, не стоящие и мизинца этого человека; безусловно, не заслуживал он и иезуитского наказания в виде лишения свободы, на которое очень рассчитывали власти штата Флорида

Моррисон так и не получил – или, по крайней мере, не принял – помощи, которая могла бы спасти его. К 1970 году «The Doors» превратились в машину шоу-индустрии с приличествующими такому механизму контрактами и долгами – истинное же предназначение группы было перечеркнуто «молнией» стареньких джинсов Джима Моррисона. Что было потом? За два года группа произвела на свет пять альбомов. в том числе и два наиболее впечатляющих с точки зрения студийной техники – «Morrison Hotel» («Моррисона») и «L. A. Woman» («Женщина из Лос-Анджелеса»), – удивительно ровные, «напоенные блюзом» работы, свидетельствовавшие о том. что непостижимая лира Моррисона обрела новое звучание. В нем теперь преобладали «черный» юмор (что отразилось и в вокальной манере) и удивительно точная и лаконичная образность. Но если Моррисон наконец и отпустил поводья своего рок-н-ролла, предоставив «кесарю кесарево», то только потому, что понял: став «волшебной флейтой в устах Создателя», он лишился права на собственное мнение, голос и оценки.

В марте 1971 года Моррисон покинул «The Doors» и вместе со своей подругой Памелой Курсов уехал в Париж, сознательно обрывая духовные и физические связи с призраками рок-н-ролла, в надежде полностью посвятить себя поэзии. Возможно, через какое-то время он сумел бы наконец понять, что же именно случилось с ним и его поколением за последние несколько лет, когда идеализм 60-х сменился всеподавляющим страхом, пустотой помыслов и нигилизмом. Но Моррисон просто продолжал истязать себя алкоголем и, как свидетельствуют очевидцы, периодически впадал в депрессию: поэтический дар покидал его, и, понимая это, Джим лихорадочно работал. Однако то, что выходило из-под его пера в то время, скорее можно было назвать предсмертными записками, а не стихами.

И вот наступило 4 июля 1971 года. В пять часов утра Памела Курсон обнаружила тело Моррисона в ванной их парижской квартиры – на его залитом потом лице застыла мрачная улыбка. Вначале Курсон решила, что Джим разыгрывает ее. Но в то хмурое утро Моррисону было не до шуток. Памела протянула руку и почувствовала, что кожа его холодна как лед. Джим Моррисон умер от сердечного приступа в возрасте двадцати семи лет, с улыбкой провалившись в черную пропасть, встречи с которой он искал так давно и где, как он всегда считал, ему будет легко и просто – в этом самом последнем и прекрасном убежище он надеялся обрести покой и уверенность в себе.

Вначале смерть Моррисона казалась и концом «The Doors». Годом раньше погибли Джими Хендрикс и Дженис Джоплин – тоже от алкоголя и наркотиков. И вот теперь гибель Джима Моррисона, предсказать которую, кстати, не составляло большого труда, раз и навсегда объяснила, какую цену приходится платить за героизм в рок-музыке и как сегодняшние «золотые мальчики» назавтра могут оказаться выброшенными не только из своей среды, но и из самой жизни. И хотя выжившие члены «The Doors» – клавишник Рэй Манзарек, барабанщик Джон Дензмор и гитарист Робби Кригер – выпустили еще лва альбома под прежним названием, они так и не оправились от смерти своего вождя. Если даже Моррисон и был в определенной степени источником проблем для группы, он же был ее творческим символом; поэтому без него «The Doors» даже не сумели сохранить реноме.

Сегодня, через двадцать один год после смерти Моррисона, «The Doors» приобрели популярность, не уступающую той, которой группа пользовалась в годы своей славы – вполне возможно, что будь Джим жив и вернись он в группу, эта популярность не была бы столь однозначной. Истоки повышенного интереса к «The Doors» следует искать в середине и конце 70-х. а также среди тех событий, которыми было окружено возникновение и становление панк-рока. К 1976 году большинство юных поклонников рок-н-ролла и сами музыканты начали понимать, что поп-мир уже лишился связи с миром реальным и растерял всю свою энергию, а вместе с ней и нахальство – подавляющее большинство исполнителей, появившихся на сцене в 70-е годы, и великие старики, пережившие 60-е, стали слишком осторожными, они были озабочены лишь привилегиями своего звездного статуса, что привело к возникновению «железного занавеса» между слушателями и их кумирами. Панк заставил переосмыслить историю рок-музыки, и в результате часть самых бескомпромиссных групп конца 60-х – такие, как «The Doors», «The Velvet Underground». «МС5» и «The Stooges», каждая из которых за свою короткую карьеру поднимала весьма неприятные и щекотливые вопросы и делала это не самым благопристойным образом, – стали настоящими символами и легендами рока, популярность их сегодня безгранична, и практически все совре-

20

менные музыканты называют эти группы своими «крестными отцами».

Своим возрождением «The Doors» обязаны и Фрэнсису Форду Копполе, который использовал музыку группы в фильме «Apocalypse Now» («Апокалипсис сегодняшнего дня»). Пожар в джунглях Вьетнама под завораживающие звуки «The End» ставит все точки над «и» самые выдающиеся вещи «The Doors» изначально представляли собой «саундтрек» (звуковое сопровождение к фильму. – Пер.) к одному из самых впечатляющих и поучительнейших примеров современного ада. И, наконец, своим возвращением к слушателю «The Doors» обязаны и книге Джерри Хопкинса и Дэнни Шугармена «Живым отсюда никто не уйдет». Главная идея этой хронологии жизни и смерти Джима Моррисона – идея, которой воспользовался и Оливер Стоун, – сводится к следующему: «Джим Моррисон был Богом». Этот таинственный певец смерти, поэт хаоса и абсурда стал к тому же и героическим примером мудрости, которую можно обрести, лишь живя на грани смерти.

Иными словами. Джим Моррисон был очень незаметно реабилитирован, превратившись сегодня в одного из наиболее почитаемых и безусловных героев 60-х. Отчасти это произошло потому, что несколько человек сделали ставку на наследие Моррисона – они поняли, что эксплуатация истории и творчества Моррисона и «The Doors» может не только принести доход, но сделаться отправной точкой карьеры. Но самое интересное заключается в том, что никто не может ответить на вопрос: почему «воскрешение» Джима Моррисона так удачно и органично «легло» на энтузиазм рок-фэнов последнего десятилетия? Можно сформулировать этот вопрос иначе: что находят в Джиме Моррисоне современные любители рока, что им нужно от него, что же это такое, чего им не могут дать музыканты их собственного поколения? В конце концов нас уже почти убедили, что сегодняшняя эпоха гораздо более консервативна, а современная молодежь – консервативнее своих ровесников из 60-х. Если все это так, то почему огромное число молодых людей сегодня боготворит артиста, который был законченным гедонистом и даже нигилистом?

Истина же заключается в том, что Джим Моррисон – идеальный радикальный герой именно для эпохи консерватизма. И пусть он прожил жизнь под знаком бунта и неповиновения, его протест был глубоко личным, персональным – своими корнями он уходит в детство, проведенное в семье с глубокими милитаристскими и аристократическими традициями (отец его был адмиралом. – Пер.). Таким образом модель мятежника, которую создал Моррисон, любима и почитаема современными рок-фэнами за чисто внешнее мужество, за внешний героизм, – который не имел ничего общего с истинным героизмом этого человека.

Очень часто протест Моррисона принимал форму откровенного пренебрежения и высокомерия – ему было совершенно безразлично, что его поведение и приступы гнева могут оскорблять не только прямолинейных моралистов, но и быть причиной крушения надежа тех людей, которые искренне любили его и в определенной степени зависели от него. Короче говоря, Моррисон «безобразничал» скорее бессознательно и, к сожалению, возможно, именно эти его черты вызывают наибольшее восхищение поклонников рока. Некоторые музыканты (например, из группы «Guns N’Roses») в качестве модели поведения тоже избрали для себя браваду, которая, как им кажется, делает их настоящими бунтарями. Но всем им далеко до Джима Моррисона: он был не только мятежник, но и Художник, любивший обращаться к своим слушателям: «Не знаю, как вы, а я лично собираюсь веселиться, пока этот вонючий сарай не рассыплется в труху». Вряд ли это послание можно расценивать как очень радикальное, поскольку радикализм предполагает определенные изменения в самом обществе – в каком-то смысле это всего лишь продолжение сумрачной философии эгоизма, которая с недавних пор стала символом эры Рейгана – Буша. А ведь в наши дни другие звезды рока пытаются привлечь аудиторию к конкретным гуманитарным и политическим аспектам бытия, многочисленные кумиры, определяющие поведенческие нормы в обществе, и общественные деятели призывают молодежь к умеренности и ясному осмыслению действительности, – однако очень многих поклонников рока эти призывы оставляют равнодушными. А миф о молодом поэте и вольнодумце – который исследовал границы личной свободы и страдал от непонимания не только со стороны благонравного американского истеблишмента, но и со стороны своей семьи, друзей и рок-культуры в целом, который умер, потому что просто не сумел так жить и не смог обрести желанной и заслуженной любви, – слишком хорош и слишком соблазнителен, и ни один биограф нс может устоять перед возможностью либо романтизировать Джима Моррисона, либо использовать в собственных целях.

Поэтому было бы совсем неплохо, если бы поклонники Моррисона и «The Doors» более критично осмыслили то, какими способами они демонстрируют свой восторг перед Джимом и почему его смерть кажется им столь привлекательной.

В конце концов, в определенном смысле смерть является неплохим консервантом творческого наследия Моррисона. Не надо забывать, что она пресекла дальнейшую деградацию поэта и певца: кто может предположить, как бы он повел себя спустя год, два? И, кроме того, гибель смягчила кошмары последних лет его жизни, отодвинула их на второй план. Это похоже на сделку с Небесами: если ты, Джим Моррисон, наберешься мужества достойно умереть, тебя навсегда запомнят молодым, талантливым, красивым, тебе простят все твои «вывихи», твою безжалостность к ближнему, твое пьянство – все забудут безумного социопата (человек, находящийся в разладе с обществом, склонный к антиобщественным поступкам. – Пер.) и начнут слагать легенды о выдающемся поэте-мистике. Плюс блестящая перспектива искупительной жертвы. Если вам нравится, вы можете сколько угодно восхищаться тем, кто жил полной жизнью и умер в самом ее расцвете, отвергнув медленное угасание: Моррисон спас своих слабонервных поклонников от мук добровольного и сознательного отречения от Бога.

Поэтому Джим Моррисон и умер, а потом, с помощью своих бывших друзей, членов группы и биографов, восхитительным образом воскрес: при таком «воскрешении» певец и его группа никогда не разочаруют нас, потому что не будет новых песен, новой музыки, нового искусства, не будет новых посланий, по которым мы могли бы судить об их творческом росте или о нашем соответствии идеалу. Короче говоря, это было такое возвращение Джима Моррисона, при котором он навсегда останется героем, его будут вечно любить, а его музыку – тиражировать.

И все же не будем лишать Джима Моррисона его посмертной славы: если даже он и был слишком возвышенным и эгоистичным, чтобы безоговорочно соответствовать роли героя 60-х, он, несомненно, совпал с чаяниями и устремлениями последнего десятилетия. Неважно, что он променял свой дар на наркотики, алкоголь, жестокость и возведенную в абсолют неуверенность в себе. И неважно, что он мертв. Неважно, потому что в самом гонце смерть стала для этого героя рока единственным и самым желанным другом.

Перевел с английского С. Кастальский

21