Если… / If…. (1968)

Шестаков Д. «Если…» // На экранах мира. Выпуск 3. – М.: Искусство, 1972. – С. 41-49.

«Если…» («IF…»)

«И если, мальчик, будешь воин. Ты будешь – человек»

Р. Киплинг

41

Вторая полнометражная лента автора «Этой спортивной жизни» вызвана к жизни потребностью отыскать и выразить средствами кино общую формулу английской жизни. Главной целью молодых режиссеров, авторов «В субботу вечером, в воскресенье утром», «Вкуса меда», «Комедианта», «Одиночества бегуна» и других было документальное, бытовое подтверждение основательности тех претензий и обвинений, с которыми выступили на театральных подмостках и в литературе «сердитые» молодые люди. Л. Андерсон, Т. Ричардсон, К. Рейш вместе с героями своих первых фильмов бросали вызов обществу «комедиантов», обществу людей-винтиков, буржуазному обществу. «Эта спортивная жизнь» выделялась среди других лент, как выделялась в свое время «Дорога» Феллини на фоне неореализма. Здесь имела место попытка и более полного самовыражения художника и – вместе с тем – более глубокого постижения всей системы жизненных необходимостей. Для английского кино середины 60-х годов фильм Л. Андерсона был и максимально лиричным, и максимально философичным, и максимально эстетически противоречивым. Аналогичное место принадлежит, по всей видимости, «Если…» – в ряду фильмов следующего, сегодняшнего этапа.

Это фильм-метафора. Он построен на многочисленных эффектах остранения, но смотрится почти до самого конца как подробное нра-

42

воописание школьной жизни. Действие происходит в английской школе-интернате, точнее, в одной из разновидностей английских закрытых, привилегированных школ, «паблик скул». Запоминается силуэт школы-замка, где вечером в один миг гаснут все окна. Запоминается гул голосов, постепенно наполняющий пустые коридоры в первый день занятий. Запоминается жухлый зеленый цвет дощатых перегородок между кроватями.

Повествование ведется не слишком торопливо, но не беспристрастно. Это повесть из жизни школьников, рассказанная одним из них или, во всяком случае, одним из тех, кто был когда-то учеником «паблик скул» и знает, какова она, «эта школьная жизнь». Знает, каково возвращаться после домашних поблажек в атмосферу сплошной дисциплины. Начинать день с исправительного ледяного душа, а заканчивать его под ледяным взглядом старосты-«хлыста», обходящего перед отбоем спальни. Держать дневник только в классной комнате, а продукты держать где угодно, только не в классной комнате. Высиживать на молебне и выстаивать при осмотре. Уметь подлаживаться под капризы старших и сносить насмешки товарищей. Учиться повиноваться одним и подчинять себе других. Демонстрируется система принуждения в миниатюре. Показана сложность, выверенность, продуманность этой

43

системы. Чего стоят хотя бы «хлысты» – старшеклассники, выполняющие функции надсмотрщиков и карателей. Перед «хлыстом» и учителя чуть-чуть заискивают – куда же им без «хлыстов»? Показана реакция, которую вызывает система в наиболее восприимчивых и строптивых. Показано укрощение строптивых.

Лучший эпизод фильма – порка Мика Тревиса, главного героя картины (играет его Малькольм Макдоуэлл). Мика вместе с двумя его приятелями вызывают в раздевалку перед гимнастическим залом и по одному приглашают на экзекуцию. Наказывают их «за общее отношение» к учебе, распорядку дня, к школе, к самим «хлыстам», наконец. Пока очередь не доходит до Мика, зрители остаются за дверью зала и вместе с ожидающими порки и со всей школой, прервавшей на несколько минут обычные свои занятия, слушают мерные шаги «хлыстов» и считают удары. Выходит один из подростков: «Всего четыре раза!» Вот из дверей показался второй. Ухмыляется. А вместе с третьим, с Миком Тревисом мы входим в зал. Наглые рожи «хлыстов», полные сознания своего всевластия, заранее торжествуют. Мик терпит, хотя ему больнее других, и обозленный «хлыст» свирепствует больше обычного.

44

Садистская пауза – и снова удар за ударом. В конце полагается подойти к «хлысту» и поблагодарить его за полученный урок. Это главное унижение.

Объятый жаждой мщения, Мик расстреливает из игрушечного пистолета всех, кто изображен на картинках, украшающих изголовье его кровати. Расстреливает бизнесмена с рекламы сигарет, кинозвезду, членов образцового – снова с рекламы – английского семейства.

И какого-то араба, и какого-то джентльмена из эскорта королевы Елизаветы. Красные перышки, вылетев из пистолета, застревают в чьих-то головах, сердцах, телах. Красное перышко вдребезги разносит часы Биг Бена – символ Великой Британии…

Мик дает клятву мести и осуществляет свою месть при первом удобном случае. Во время военной игры, своего рода школьных маневров, Мик и его два друга пристреливают капеллана. Жирная, жалкая туша, облаченная в военную форму, корчится, прося пощады у мстителей.

И тут вдруг мы начинаем понимать, что эта сцена, как и несколько предшествующих, как и весь последующий финал, – не что иное, как фантазия героя. Разумеется, Мик хотел бы это осуществить наяву, если бы…

45

Если бы он действительно нашел на чердаке склад старого оружия, если бы он действительно сплотил вокруг себя группу юных террористов и ему действительно помогала бесстрашная девушка из кафе, которую он, может быть, и видел издалека, но с которой никогда не играл в ту любовную игру-потасовку, что показана на экране. Если бы мечты стали явью, Мик в самом деле поджег бы, наверное, идиотское сборище выпускников школы (здесь и генерал, и епископ, кого здесь только нет!), а потом направил бы пулемет на выбегающих из здания людей. На всех и каждого, без разбора, потому что кто там разберет, где здесь обидчики, где обиженные. И те, кто выступает с благоглупостями, и те, кто их слушает, – все, видимо, согласны, что так и должно быть. Но если бы опросили Мика… Тогда закорчился бы капеллан. И упал с пулей во лбу директор. Всем, всем бы им пулю в лоб… В последнем кадре фильма озверевший Мик наводит пулемет прямо на зрительный зал.

Через весь фильм Линдсея Андерсона проходит противопоставление: того, чему пятьсот лет, и тех двоих-троих, которым по пятнадцать. Учителя, генерал, «хлысты», да и большинство школьников безоговорочно присоединяются к тому, чему пятьсот, солидаризируются с традицией, порядком, находят свое место в социальной иерархии. Люди

46

среди этих «конформистов» попадаются разные. Один «хлыст» – откровенный садист, другой поинтеллигентнее, один учитель – демагог, другой – эксцентричный чудак, один настроен на новый лад, другой верен традиции. Но в глазах Мика, то безнадежно тоскующих, то неуемно-шкодливых, все они одинаковы: «тираны!», «угнетатели!» И сам Мик в их глазах фигура однозначная: «поджигатель!», «декадент!», «подрывной элемент!». Они готовы забыть обо всех своих различиях, когда что-то или кто-то угрожает основам, посягает на идеал, на главную заповедь: «Служи и жертвуй».

Юные «нонконформисты» во главе с Миком оспаривают правомерность этой заповеди. Когда Мик фехтует с товарищами в гимнастическом зале, у ребят непроизвольно вырываются шекспировские, боевые фразы о свободе, о чести нации, о любви к Англии. Однако во внутренней системе школьной иерархии место патриотов уже узурпировано. Его положено «по должности» занимать «хлыстам». У каждого из них на рукаве красуется специальная нашивка: «Я служу нации». А с форменными нашивками не шутят. И не спорят.

Так возникают в фильме мотивы господства формы, забвения – в угоду форме – истинных целей существования, забвения справедливости. В финале, в воображаемой картине террористического акта, тор-

47

жество формы оборачивается гибельным образом для тех, кто эту форму насаждал. Зловещий финал следует непосредственно за эпизодами маневров. Школьников одевают по-военному, учат их бросать гранаты, подавлять огневые точки, испускать яростные вопли при атаках. И вот, приученные подчиняться форме, они решают, что и вправду пришла пора начинать войну, пора убивать. Под сенью огромного британского флага происходит церемония внесения оружия. Значит, оружие свято? Значит, можно и должно им воспользоваться?

Фильм «Если…» с особым – даже для «сердитого» кино – ожесточением толкует о существовании в сегодняшней Англии двух непримиримых лагерей. В одном лагере – генерал, епископ, жестокие демагоги, каратели-«хлысты». Их поддерживает звонкий и дружный хор: «Вставай, вставай за ко-о-оледж!» За ними – чувство причастности общему порядку, общей силе. В другом лагере – неповиновение, нежелание жить по правилам. И здесь, в лагере «нонконформистов» вроде Мика, есть свой гимн – негритянское ритуальное песнопение, приглашающее к жестокому таинству жизни, к загадочной близости душ и тел.

Что же лучше – жестокость холодная, планомерная, ставшая нормой, осененная пятисотлетней традицией и британским флагом, или слепая ярость, вырвавшаяся из до смерти обиженной души? Таково крайнее выражение того конфликта, который возник на экранах Англии вместе с первыми «сердитыми» фильмами, конфликта мертвого общества и живого человека.

Вдоволь наглядевшись на зверей, чьи фотографии развешаны в спальне старшеклассников, мы становимся свидетелями зверской и беспричинной пытки, которой подвергают младшие школьники одного из своих товарищей. Жестокость, следовательно, отнюдь не вторгается в школьную жизнь извне. Перед самым началом своей безумной акции – расстрела участников школьного торжества – Мик долго, в оцепенении разглядывает скорченный человеческий зародыш в спиртовом растворе. Если само рождение выглядит так жестоко, что же тогда сказать о жизни, о смерти?.. Слушая звуки творимой над Миком экзекуции, один из его товарищей рассматривает в микроскоп деление инфузории. Крупный план стёклышка под микроскопом – с каждым новым ударом палачей число бактерий увеличивается. Таков как будто бы ответ на все вопросы. Таково как будто бы оправдание поступка Мика, оправдание нового насилия: цепная реакция жестокости.

Реальность – английская социальная реальность, символически представляемая жизнью школы, – дана у Л. Андерсона как царство абсурдной необходимости, как торжество проформы и неволи. Этому противостоит – и этому не в силах противостоять – незрелое юношеское сознание, заполняемое, с одной стороны, мертвой догмой знаний и установлений, а с другой стороны – цветными картинками из еженедельников, антикультурой секса и насилия. В фильме наглядно представлена дикость возникающей альтернативы: холостая демагогия –

48

или заряженная граната, насилие всех над одним или одного над всеми.

Как ни в какой другой ленте «сердитых» режиссеров (фильм «Если…», может статься, подводит итоги «сердитого» кинематографа), обнаруживает себя здесь ограниченность «нонконформизма» – тотального отрицания норм общественного существования. Не случайно, приведя фильм на грань трагедии, режиссер идет на попятный. Когда расстрелянный на наших глазах капеллан вылезает вдруг целый и невредимый из ящика комода, зрители смущенно оглядываются друг на друга. Дальше будет обстрел гостей, гибель директора и т. д., но в пороховом дыму, затмевающем цветной экран, зрителям могут теперь померещиться иные тени, о которых режиссер и не помышлял. Например, тени героев «Преступления лорда Артура Сэвила» Оскара Уайльда. Это ведь те же взрывы-хлопушки, которые ничего в корне не подрывают. Взорвется один из тех, кого сам бог велел взорвать, а на его месте возникает другой. Таким образом, в современнейшем фильме, отвечающем духу недавних студенческих волнений, близком левому экстремизму – последнему крику западной политической моды, – возвращается к новой жизни одна из старых традиций английского искусства, традиция скептического эксцентризма.

Надо сказать, что своим эксцентрическим финалом Андерсон добивается все же того, чего, видимо, хотел. Зрители уходят с его фильма не опустошенные безысходностью представленного на их суд конфликта, но взбудораженные, пораженные, словно фильм как таковой оборвался где-то перед финалом, словно он недосмотрен, а предстояло еще увидеть нечто очень важное или нечто важное решить. Теперь надо решать самим, без режиссера, вне сюжета, на свой страх и риск. То, что происходит в финале «Если…», не может служить реальным выходом из положения. Своим как будто бы очень жестоким финалом автор фильма на деле высмеивает возможность такой развязки событий. Дескать, вот как легко и просто решаются главные проблемы на экране, ну а если не в кино, если в жизни, – как к ним подступиться?..

Д. Шестаков

49