Ганди / Gandhi (1982)

Зоркая Нея. «Ганди» (Великобритания – Индия) // Искусство кино. – 1983, № 12. – С. 103-105.

«Ганди» (Великобритания – Индия)

Фильм сразу ошеломляет объемами. Огромно – все. Внушительно – все. Длительность – три с лишним часа. Разумеется, широкий формат. Конечно, стереозвук. В кадре, переливающемся любыми цветами и оттенками великолепного «кодака», – бескрайние горчичные поля Индии, разлив священного Ганга, снятые с птичьего полета перенаселенные индийские города. Шестизначные цифры участников массовых сцен: 300 000! – такого, пишут в газетах, еще не знал кинематограф. Совместное производство Великобритании и Индии, прокат – США. Огромны капиталовложения в картину, огромны и кассовые сборы. Обширная, громкая (хотя и разноречивая) пресса. Пышные, торжественные премьеры в Дели, Лондоне и других столицах. Восемь (!) Оскаров, ежегодных премий Американской академии киноискусства (за лучшее кинематографическое качество, за режиссуру, за актерское исполнение, за сценарий и т. д.)

Словом, на заключительном просмотре XIII Московского международного фестиваля переполненном Концертном зале «Россия» (а за сутки до того на специальном ночном просмотре для прессы, начало – 23.30) нам был показан истинный бестселлер, фильм-гигант, суперколосс, сверхсуперколосс…

103

И поначалу закрадывалось сомнение: а нужно ли? Нужна ли вся эта огромность скромнейшему Ганди, чья жизнь, отданная людям, была проповедью и подвигом самоотречения, самоограничения?

Но фильм втягивал, убеждал: нужно! Пусть возникнет (она тоже имеет смысл) диспропорция, своего рода парадокс: пусть все возможности, все масштабы, все чары и соблазны современного киноискусства будут поставлены на службу, отданы этой обаятельной фигуре, этому «чудаку» в домотканом рубище индийского крестьянина или странника, «хрупкому человеку, который потряс Гималаи», как в песне поют о своем Гандиджи индийцы. Ему, а не полководцам-завоевателям, не сластолюбивым монархам или авантюристам давних лет, к которым обычно так щедр западный биографический фильм.

Тем более что речь по справедливости должна идти не об одном лишь размахе или стоимости постановки, а о художественном уровне картины. Об освоенной в ней и продолженной кинематографической традиции, опыте социального, историко-революционного кинематографа, о школе Гриффита и Эйзенштейна. «Ганди» Ричарда Аттенборо, крепкого, опытного профессионала, не принадлежит к фильмам-открытиям, фильмам-экспериментам. Это фильм урожая, фильм жатвы. В могучих народных сценах, в многофигурных композициях «соляного похода» или триумфа у Красного форта узнаются уроки «Нетерпимости». В раздирающем душу эпизоде амритсарской кровавой расправы 1919 года (по приказу английского генерала Дайера там были убиты 1500 индийцев – женщин и детей) – трагический контрапункт «Одесской лестницы» из «Потемкина», этого начала всех начал народной драмы. Несколько поколений кинематографистов своими трудами и талантом подготовили для «Ганди» тот эффект непреложной достоверности, благодаря которому постановочный, художественный, «игровой» по своей рубрике фильм смотрится как подлинная хроника событий, не нуждаясь ни в интриге, ни в любовных перипетиях, ни в прочих гарантиях занимательности.

Глубокая серьезность и чувство ответственности обусловили драматургию (сценарий американского писателя Джона Брайли) – от нее многое зависит. Жизнь Ганди, долгую, насыщенную, слитую с судьбами его великого народа, нелегко уложить даже и в трехчасовое экранное время. Трудно адаптируется в кинокадре уникальная фигура, сочетающая в себе словно бы несочетающиеся свойства философа и политика, религиозного мыслителя, моралиста, погруженного в самоанализ и самосовершенствование, и общественного деятеля, кипящего в котле сиюминутных забот дня. Не утерять Ганди в многолюдстве национально-освободительного движения – с одной стороны, но и не замкнуть его в «ашраме» (обители) его внутреннего мира – с другой, авторам помогла уверенно взятая ими магистраль биографии героя.

Это «сатьяграха» Ганди, его нравственный принцип и одновременно тактика поднятой нм народной борьбы против поработителей-англичан: «упорство в истине», ненасильственное сопротивление, несотрудничество и неповиновение британским колонизаторам. Для совместного англо-индийского фильма, родившегося в 1980-е годы (хотя Аттенборо вынашивал его замысел двадцать лет), думается, и органичен, и многозначителен сам основной «сюжет»: поражение империи, крах колониализма. На этом историческом фоне, вырастая из него и его определяя, развертывается на экране жизненный путь Мохандаса Карамчанда Ганди, который становится для своих соотечественников Махатмой, что означает – великий дух, Бапу – отцом нации.

Происходит чудо, которое можно было бы счесть и вправду индуистским «переселением души», если бы не знать другого чудодейства: актерского перевоплощения.

Когда в купе старомодного экспресса 1890-х годов, пересекающего тусклую равнину Южной Африки, мы видим удивительное лицо молодого индийца с излучающими веселый свет, блестящими черными глазами, когда этого чуть смешного и редкостно симпатичного юнца полисмен вышвыривает из вагона, потому что он цветной, когда наш изящно одетый, деликатный и – сразу ясно – незаурядно талантливый юноша, сбитый хамским кулаком, поднимается с зем-

104

ле, – возникают и безупречная в него вера, и, можно сказать, высший градус сопереживания. Бен Кингсли идеально выполнил свою непомерную актерскую задачу – прожить в фильме 55 лет жизни человека (и какой жизни!), превратиться вместе со своим героем из того неоперившегося юриста, выпускника Кембриджа. начинающего адвоката, на самом себе познавшего апартеид, – в глубокого старца, в Махатму, в Бапу, сохранив детство чистой души, блеск глаз и теплоту – живую человечность. Тридцативосьмилетний артист шекспировской Стрэдфордской труппы, сыгравший Гамлета и знаменитого Кина в поставленном специально для него моноспектакле, новичок в кино, в «Ганди» проявил себя и киноактером-мастером. Дело, однако, видимо, не в одном лишь мастерстве. И не только в «избирательном сродстве»: настоящее имя Кингсли – Кришна Банн, его отец – индиец-мусульманин из штата Гуджарат (родина Ганди). Дело, естественно, в той глубочайшей сыновней любви, о восхищении, солидарности, которыми проникнуты творение артиста и фильм в целом. Не случайно, что в оценке центрального образа вся пресса единодушна, чего нет по другим пунктам. В частности, много упреков, что окружение Ганди, крупные общественные деятели, лидеры национально-освободительной борьбы (вплоть до Неру, преемника Ганди, или Мохаммада Али Джинны, его оппонента) выписаны гораздо менее подробно и убедительно. Такой упрек справедлив. Но – увы – кинематографу еще не удалось гармонично решить дилемму: монофильм или групповой портрет. В «Ганди», несмотря на участие многих прекрасных артистов, среди которых Рохини Хатангади, трогательная в роли жены Ганди Кастурбы, Кэндис Берген, Джон Гилгуд и другие столь же яркие имена, чаша весов клонится к монофильму.

Конечно, экранное время и пространство ограничены. А постановщик повторяет, что он снимал фильм не о национально-освободительной борьбе Индии, не о деятельности партии Национальный конгресс, но историко-биографический фильм о Ганди. И все-таки можно на этом примере убедиться, что в искусстве свойства художественные, эстетические неотделимы от концепции, а достоинства – увы! – своим продолжением могут иметь недостатки. Моноструктура или, что, пожалуй, точнее, – диалогическое построение фильма, последовательно выдержанное противоборство «Ганди – британский колониализм» способны навести на мысль о «сатьяграхе» как универсальном способе борьбы, как некой панацее антиколониализма. Эпизод за эпизодом строятся сходно. Это – острое столкновение Ганди с британской администрацией, всякий раз завершающееся победой героя. Порою даже может показаться, что свободе своей Индия обязана исключительно Махатме, его личности, уму. пафосу, силе убеждения. Последние несомненны, но. как известно, кризис, распад и далее крах колониальной системы империализма явились объективным всемирно-историческим процессом, двигателем которого было пробуждение к борьбе многомиллионных масс порабощенных народов. И французская колониальная империя тоже пала, и вынуждены были отправиться восвояси старейшие европейские колонизаторы – голландцы. Многие страны и народы добились самостоятельности и не имея лидера такого масштаба, как Ганди.

В Дели, на месте, где 30 января 1948 года семидесятидевятилетний Ганди был убит террористом-фанатиком, иыие горит вечный огонь. Вокруг черномраморного постамента всегда благоговейные толпы – жители индийской столицы, паломники, туристы-иностранцы. Это не могила: тело Ганди было по обряду сожжено, а прах приняли воды Ганга. Это место пролитой крови.

Да, взвился над древней крепостью в Дели индийский национальный флаг. Но начинается трагедия религиозной распри, происходит раздел страны. Ганди был убит не иноверцем, не иностранцем, а своим соотечественником–индусом, которому гуманизм, веротерпимость и мудрость Бапу виделись лишь изменой…

Еще раз без умиротворенности приходится нам вспомнить о сегодняшних кровавых бойнях, подлых выстрелах, небывалых тревогах века Махатмы Ганди, XX века, идущего к своему финалу.

Нея Зоркая

105