Королева Марго / La reine Margot / La regina Margot (1994)

Кичин Валерий. Когда гении сомкнули очи… // Видео-Асс Премьер. – 1994, № 21. – С. 4-8.

Когда гении сомкнули очи…

каннские зарисовки

ФРАНЦУЗСКИЙ ВЕСТЕРН

Поезда здесь не грохочут и не скрежещут, а шелестят, их полет подобен дуновению ветра. Авиация здесь приветлива и соразмерна человеку, она не средство перемещения в пространстве, а способ получить от жизни еще одно удовольствие. В самолет загружается море апельсинового сока, пива, шампанского, джина-энд-тоника, альпийской родниковой воды, и так вы летите, коротая час от Парижа до Французской Ривьеры. Собаки здесь приветливы и улыбаются, люди легкомысленны и не любят говорить о делах: «оревуар, месье!», вспорхнули – и нет их. Здесь размашистой негритянской походкой ходят крепкие француженки с мускулистыми ногами – они теперь, в век эмансипации и мускулинизации, больше похожи на спортивных шведок. И Франция – это такое место на земле, где все еще любят кино. Смотреть предпочитают то, что снобы из газеты «Сегодня» презрительно именуют «соцреализмом». Широкие массы любят «соцреализм», и ни «Сегодня», ни даже «Завтра» их с этой позиции не собьют. Соцреализм французского кино. Конечно, американского. Безусловно, итальянского. И даже русского, когда оно не слишком выпендривается и выдрючивается и не напоминает провинциального Нарцисса перед миргородской лужей. Что до выпендрежа, то он, как уже было однажды сказано, – любимое блюдо около-фестивальной публики и части быстро уставших от жизни кинокритиков.

Пытаясь быть приятным обеим сторонам, нынешний Каннский фестиваль одной рукой отгонял, как мух, вездесущих американцев с их Шварценеггерами и прочими кошмарами на улице Вязов, а другой – подписывал контракт с первым ковбоем планеты, звездой «Грязного Гарри» и десятков столь же интеллектуальных картин Клинтом Иствудом, приглашая его на роль президента жюри.

Одной рукой фестиваль чисто подмел знаменитую Круазетт, где на сей раз не было ни слонов, ни роботов-терминаторов, ни динозавров, ни прочей шелухи американских рекламных кампаний (газеты обещали торжество стильного европейского кино). Другой – втягивал в свою орбиту абсолютно кассовый фильм французского производства «Королева Марго» – картину шикарную, но ориентированную на сугубо массовый вкус. Одновременно с каннской гала-премьерой она вышла в Париже, где, вопреки кисловатым отзывам прессы, в первый же день собрала очереди у касс. Число премьерных кинотеатров пришлось срочно увеличить. Когда мы в Москве видели такое в последний раз? И мы уж точно не видели, чтоб журналы вовсю потешались над президентом жюри. А тут по-доброму потешались. В «Screen International» печатались веселые как-бы-диалоги Катрин Денев (вице-президент) с Клинтом во время раутов, кофе-питий и просмотров. Это было мило и смешно, и президент, сменивший пропотевшую ковбойку на белый смокинг, выглядел стопроцентной копией Присыпкина из «Клопа». Вплоть до фантастических текстуальных совпадений. В «Клопе»: «Ах, это просто петит истуар!» – «Кто

4

сказал «писсуар»? Прошу не выражаться при новобрачных!»; в Канне: «S»il vous plait!» – «Кто сказал «silver plate»?..» По-присыпкински и распорядились каннскими призами: «вы оскорбляете мое достоинство как матери и как девушки». Похоже, обиженными уехали все. Даже иные из лауреатов, которые не могут не ощущать необъяснимости свалившейся на них чести. Но об этом позже. А пока все, полные прекрасных предчувствий, идут на первый просмотр…

ПОД СЕНЬЮ ФЕЛЛИНИ

Фестиваль стал историей, и финал его был столь же художественно совершенен, как и вся жизнь Феллини. ТВ крутило в дни фестиваля фильм о Федерико и Джульетте: мы снова и снова видели бескровное лицо-маску Мазины, уже не имеющей сил улыбнуться – она прощально помахала рукой всем, кто ее любил, и тихо умерла. Иссякла. Потому что всего, чем она жила, уже не было на свете. Полный Феллини был главной программой и художественной вершиной Каннского фестиваля – вершиной, боюсь, уже недосягаемой. А на конкурсном экране хило прорастали брошенные рукой Феллини божественные зерна.

Сразу два фильма – итальянский и французский – в меру сил эксплуатировали фабульный ход из «Восьми с половиной», точнее, его отправной пункт: художник устал от околокиношной суеты, он раздражен и болен, он ищет в себе и в мире опор и не находит. Это вылилось в комедию Мишеля Бланша «Большая усталость» и в экзерсис Нанни Моретти «Дорогой дневник». Оба – о страшной доле кинорежиссера (на эту роль Феллини пригласил Мастроянни, новые авторы пригласили себя), оба – о бессилии управлять собственной судьбой, оба – об абсурде современного кинобизнеса, то бишь вульгарного рынка, где нужен уже не талант, а его и.о. – заменитель, муляж, обозначение. Нужен тот, кто не умом и сердцем, а ужимкой и прыжком способен

5

удержать внимание толпы и стать ее кумиром. В картине Бланша двойник знаменитости, питающийся ее отбросами, вдруг занимает ее место. Жюри сочло ход столь оригинальным, что объявило сценарий этого фильма образцовым и лучшим на фестивале. Ковбой Иствуд, естественно, не читал нашего Евгения Шварца с его «Тенью», с него спрос невелик, но куда же смотрел российский член жюри Александр Кайдановский – теряюсь в догадках. В картине Моретти лично режиссер необыкновенно долго колесит на мотороллере по Риму – жюри было так заворожено этим процессом, что вручило обаятельному бородачу приз за лучшую режиссерскую работу. Поставив его над такими корифеями режиссуры, как Кшиштоф Кесьлевский (с огромным отрывом лидировал во всех рейтингах, но не получил от взыскательного жюри даже утешительной улыбки), я уж не говорю об Атоме Эгояне, Михалкове-Кончаловском и еще многих людях, хороших и разных. В критике оба фильма вызвали сущее смятение – оценки, по десятибальной системе, от единицы до восьмерки. На этих скромных достижениях феллиниевская традиция Каннского фестиваля закончилась. Сомкнули очи гении – нету их, и все разрешено…

ЖЮРИ РАСПРЕДЕЛЯЕТ СЛОНОВ

Вирна Лизи прелестная актриса. Она чудно осуществляет свой данс-макабр в роли зловещей Екатерины Медичи в фильме «Королева Марго», но даже она не ожидала, что роль не то второго, не то третьего плана на главном фестивале планеты способна оказаться лучшей. Если есть божественная Аджани в роли заглавной. Если в конкурсе участвуют великая Чурикова, а также Ирен Жакоб, одна из самых одухотворенных актрис современного экрана… Вирна Лизи рыдала от счастья и шока, выйдя на сцену перед ошеломленным залом. Все были за нее искренне рады. Но радость омрачалась сознанием откровенной конъюнктурности и невиданной субъективности решения жюри. Китаец Ге Ю интриговал своей марсиански выбритой головой всю фестивальную тусовку; появившись на экране в фильме «Жить», он вызвал в зале всплеск аплодисментов – так встречают звезду. И мало кто удивился, когда он взял свое золото за эту роль. Легкое отрезвление пришло позже. Ведь в фильмах фестиваля были по-настоящему крупные работы Трентиньяна («Три цвета: красный» Кесьлевского), Алберта Финн и («Версия Браунинга» Майка Фиджиса), был виртуозный Олег Меньшиков в картине Михалкова «Утомленные солнцем». Хороший был выбор для жюри. Что же здесь сработало –экзотичность фактуры и актерской школы, отличающейся от европейской, как китайский театр теней от Большого балета? Фильм эпичен, красив, и приятно, что китайское кино заботится о своем имидже, снимает на отличной пленке и пишет звук в «долби-стерео». То есть технически ничем не уступает американцам. Но привкус некоторого недоумения и в этом решении жюри несомненно есть. Как и в его щедрой оценке самого фильма, получившего, на паях с Никитой Михалковым, Большой приз. Ведь все показанное уже было. В том же китайском кино. И мы уже далеко не впервые проходим тернистый путь китайской истории XX века, отраженный в зеркале судеб китайской творческой интеллигенции. Например, судеб певцов Пекинской оперы в «Прощай, моя наложница» Чен Кайге. Только там это и сильнее и художественно совершеннее, а главное, первичнее. Но главным потрясением для собравшихся на заключительную церемонию дам и господ стала Золотая пальмовая ветвь, уплывшая к американцу Квентину Тарантино – царский подарок Грязного Гарри соотечественнику. В принципе можно понять, что человек, всю жизнь проживший в специфическом мире «экшн», не обязан понимать и тем более любить кино иных достоинств. да и Тарантино не откажешь в несомненном даровании, остроте, оригинальности.

Но это игры для преуспевающего общества, заевшегося до того счастливого состояния, когда само насилие становится родом

6

аттракциона, актом для бесстрастного рассматривания, предметом черного юмора. Гран-призер 47-го Каннского фестиваля фильм Квентина Тарантино «Макулатура» – побрякушка. Не совсем невинная: как сказал ее создатель, это фильм не для объединения, а для разобщения людей. Так распорядившись своей главной наградой, жюри ухитрилось нанести серьезный ущерб прежде всего самой репутации Каннского конкурса, до сих пор, помнится, небезразличного к гуманистическим ценностям.

РУССКАЯ РУЛЕТКА

Наиболее драматичная история была связана с кино российским. Ася-хромоножка, как помнят и киноманы и кинофаны, героиня ранней картины Андрея Михалкова-Кончаловского, тогда еще подающего надежды советского режиссера. Режиссера сильно пожурили за искажение образа колхозного крестьянства, а фильм положили на полку. Потом режиссер снял и «Дядю Ваню» и «Дворянское гнездо», потом в высокой степени патриотический «Романс о влюбленных» и эпическую, уникальную по мощи и лиризму «Сибириаду», стал одним из ведущих, но в этот самый миг уехал в Америку, где сумел сохранить профессию и снял довольно много вполне американских картин. Чем продемонстрировал абсолютно планетарное сознание и разрушил миф о том, что художник вдали от родной почвы хиреет. Но родная почва звала и манила. Он приблизился к ней, сделав «Ближний круг» о зловещей сталинской эпохе.

А потом и вовсе приехал в Россию, чтобы снять «Курочку Рябу» – продолжение истории своей давней героини Аси, попавшей уже в эпоху постперестройки. Аси, которая вкусила горбачевских реформ и потому научилась пить и материться. Как видите, сюжет фильма – не менее чем судьба родины. Брат Андрея Никита Михалков планетарным сознанием овладеть не захотел, предпочел остаться российским художником и даже принять участие в политических радениях о дальнейших путях отчизны. Его фильм «Утомленные солнцем» – художественные вариации на вечную российскую тему «Кто виноват?». То есть снова – о судьбах родины. Андрей адресуется к зрителю планеты: «Очень трудно понять сегодня, – объясняет он в аннотации к фильму, – почему русский народ не принял перестройку и методы Горбачева. Ведь ему предлагались свобода, свободный рынок, но были отвергнуты. Может, здесь еще одна «загадка славянской души»?.. Но у меня нет иллюзий: сегодня в России демократия означает только хаос». Об этом же говорит с экрана и сама Ася устами Инны Чуриковой: «При Брежневе – вот был свободный рынок! Порядок был и чистота. А сейчас кругом пьянь и ворье. Какая может быть демократия без порядка? Кто у нас господа? Проститутки что ли? Или эти, на «Мерседесах»? Но это не демократия. Это дерьмо». Зал аплодирует. Даже французский. У нас, думаю, будут овации. Констатировать факт – полдела. Но мы ждем обещанного ответа на вопрос: почему народ отвергает дарованную ему свободу? Почему, сбросив путы, не принялся он обогащать себя и свою страну? Ответ у автора фильма прост: пьют и завидуют. Это коренится едва ли не в православных традициях: богатство есть грех. Поэтому тех, кто работящ, инициативен и сумел трудом сколотить себе жизнь чуть получше, немедленно объявят кровопийцами, предателями и эксплуататорами.

Опыт по экспроприации и всяческому раскулачиванию в России большой и вечный.

Характерно, что, по фильму, эта идеология совершенно лишена какого-либо нравственного начала. Ссылка на православные традиции – не более чем самооправдание лентяев и бездельников. И хоть Чурикова играет чуть ли не горьковскую Ниловну, фанатично зовущую народ к восстанию против мироедов, но едва мироед поманит Асю в другую жизнь, где холодильники и кухонные комбайны, как она немедленно поступится принципами. И сами восставшие, с портретами Маркса-Сталина-Брежнева-Черненко, пришедшие громить фермерское гнездо, тут же притихнут, едва мироед выставит им ящик «Столичной». И станут воровато таскать водку, норовя ухватить по две бутылки. Такова сознательность революционных российских масс. Такова концепция загадочной славянской души, преподанная в фильме. Концепция проста и удобна, адаптирована для западного восприятия. И может помочь заграничному человеку сориентироваться в российских потемках: «Запад всегда питал иллюзии относительно русской ментальности. Он полагал, что русские – замечательный народ, просто коммунизм испортил его. И только теперь на Западе начинают понимать, что коммунизм – это лишь часть проблемы» (комментарий Кончаловского в рекламной аннотации к фильму). Устраивая западному зрителю художественный ликбез по вышеприведенным тезисам, Кончаловский обрекает свою картину на недолговечность.

Даже несмотря на темпераментную игру непревзойденной Чуриковой. Ибо ликбез, иллюстрация к тезису не могут быть задачей искусства. У актрисы не оказывается опор, фильм бросает из стиля в стиль, Ася напоминает то Ниловну, то героиню Раневской из «Шторма», а то и одесскую тетку в пародийном шоу Клары Новиковой… Фильм, при всем своем профессиональном блеске, кажется произведением интуриста, залетевшего в диковинную страну и теперь рассказывающего о своих первичных впечатлениях. Никита Михалков адресуется зрителям своим. Его фильм полон реальной боли от раны его собственной, а не чьей-то там. И он понимает, что эта боль – наша общая. Кончаловский бросает своему народу тяжелое (будем смотреть правде в глаза, во многом справедливое) обвинение. И тем заслуживает на Западе репутацию «российского Спайка Ли». Он и сам это понимает: «Мне кажется, я имею право говорить такие вещи о русских, будучи русским, точно так же, как Спайк мог позволить себе критику по адресу чернокожих»… Михалков даже такую меру отстраненности – над схваткой – себе позволить не может: он хоть и брат, но другой. Он исходит из убежденности в высочайших моральных качествах народа, присущих ему изначально, вне зависимости от строев и режимов.

Люди просто загнаны, как звери, в зоопарковые клетки идеологий, их запугали и опутали циники и карьеристы. Подчас умные и талантливые, как персонаж из ГБ, которого играет Олег

7

Меньшиков, но тем хуже. «Я верю в Россию. Только бы ей не мешали» – сказал Михалков на пресс-конференции. И эти две короткие фразы выдают двойственность его позиции: с одной стороны, он не хочет никого обвинять, считает или, во всяком случае, декларирует, что в случившемся виноваты – все. С другой стороны, мотив неких чужаков, затесавшихся в наши ряды и всех охомутавших, явственно присутствует в фильме. Присутствует вопреки даже сюжетной логике. Сам Никита сыграл всемогущего командарма, истинного патриота, настоящего человека, хранителя высоких моральных ценностей. Но как же – а эти фото на комоде, где он со Сталиным? Кто, как не такие командармы, своими руками созидали эту кровавую историю? Ах, они это делали искренне, – отвечают нам, – по велению сердца. В отличие от циников и политических проходимцев. И – что с того? Разве только от руки этих проходимцев погибает герой, разве «шаровая молния» большевизма, испепеляющая любого, кто думает и действует, – не порождение вот таких же искренних командармов? Разве он погиб не от бумеранга, запущенного своей же рукой? И разве мог бы огромный высоконравственный народ позволить ввергнуть себя в пучины тотальной слежки и стука-чества, обладай он теми вечными и незыблемыми моральными устоями, которые ему приписывают? Это все остается без ответа и в фильме и в словесных декларациях его автора. Все захлестывает боль. Тяжкая, мучительная. В ней сошлись невероятная нежность к этой земле и этим людям, этим устоям и этому быту, где больше от чеховских буколических поместий, чем от номенклатурных дач советского образца. Нежность, обусловленная и личной судьбой Михалкова, потомка советской аристократической семьи, баловня судьбы, безнадежно далекого от реального образа жизни среднестатистического гражданина СССР. Это не упрек. Это констатация факта, определившего художническую и человеческую позицию мастера. У него, как и у каждого из российских социальных кругов и этажей, своя Россия, но он пытается сделать эту свою ностальгию универсальной и абсолютной. Наивность и некоторый инфантилизм такой позиции – вещи распространенные в нынешней российской политической жизни, от них многие наши беды, сытый голодного не разумел никогда ни в одной из советских эпох, включая сегодняшнюю. Ибо в политике должен вершить суд разум. В искусстве же – прежде всего чувство. И потому рационалистичный и теоретизирующий прямо на экране Кончаловский проигрывает. А яростный, ранимый, непоследовательный, криком кричащий Михалков делает произведение художественно неотразимое. В нем есть достоинство человека своей страны, неотделимого от ее исторической судьбы. То достоинство, какое, при общих исходных данных, так выгодно отличает от мазохистского современного российского кино, скажем, кинематограф Китая. Он может как угодно критически относиться к родной стране, но никогда не отделяет себя от нее и не покидает ее почвы. Не пытается стать ни европейским, ни американским, остается – хотите принимайте, хотите нет – национальным. Можно быть благодарным Михалкову уже за то, что он напомнил миру о существовании русских не только пьющих, блюющих, публично рыгающих и мочащихся. О существовании людей интеллигентных, образованных, говорящих членораздельно и литературно, содержательных, думающих и даже умных – напомнил о существовании на российской земле личностей. Он вернул на мировой экран больших российских актеров, способных не шокировать публику натуральностью, а доставить художественное наслаждение. И он победил. Фильм сразу оттеснил на второй план все ранее виденное. У Михалкова наперебой брали интервью, заранее отводя ему роль несомненного лидера конкурса. Информационные агентства уже рассылали по планете сообщения о триумфе «Опаленных солнцем». Но у жюри оказалось собственное мнение, разгадать логику которого не взялся никто. Оно опрокинуло все прогнозы и рейтинги. Конъюнктурность его решений была явно далека от категорий искусства и, пожалуй, превзошла даже общеизвестные официально назначенные традиции фестивалей Московских. И Канн погасил свои огни. И Круазетт опустела. И вдруг зарядивший дождик окропил обрывки вчерашних афиш и осколки несостоявшихся триумфов. Праздник, еще вчера шумный и полный энергии, сдулся, словно проколотый воздушный шарик…

А жаль. Так хорошо было этим маем в Канне!

Валерий КИЧИН

Канн. Специально для «Видео-Асс»

8