Летят журавли / Letyat zhuravli (1957)

Лындина Эльга. Горечь славной судьбы // Советский экран. – 1990, № 15. – С. 28-29.

Горечь славной судьбы

Тишина в огромном зале стояла необыкновенная, а чем-то даже пугающая. Может быть, это казалось – слишком остро мы переживали каждую минуту. Но вот пошли первые кадры одного из самых моих любимых эпизодов: проводы на фронт. Раздались аплодисменты. Они нарастали, постепенно заглушая экран. И мы, сидя в ложе, почувствовали первое дуновение победы.

Аплодисменты вспыхивали еще, еще и еще раз – смерть Бориса, мой пробег, финал… Рыдание зрителей. Нас окружают, поздравляют, я слышу слова благодарности, восторга, признания. Я ничего не понимаю. Я понимаю только одно: мы победили.

Потом были дни триумфа, пресс-конференции, восторженные рецензии, встречи с прекрасными людьми, которые говорили, что только теперь поняли, что мы пережили в годы войны. А в заключение главная премия Каннского фестиваля присуждается нашей картине – «Летят журавли». И премия Сергею Урусевскому – за лучшую операторскую работу. И премия за лучшую женскую роль – мне. Тане Самойловой, студентке Театрального училища имени Щукина.

Одно из самых последних и самых прекрасных воспоминаний о тех днях – премия «Апельсиновое дерево», которую вручают «самой очаровательной и скромной актрисе фестиваля». Тогда я разделила ее с прелестной француженкой Франсуазой Арнуль…»

…СПУСТЯ ТРИДЦАТЬ ДВА ГОДА. Такой титр мог бы появиться в этом рассказе, будь он снят для кино или телевидения.

«…Я приехала в Париж, но там меня никто не встретил. До Ниццы я добиралась сама. Конечно, безумно растерялась…

В Канне я попросила поселить меня в отеле «Карлтон», где мы жили в наши давние, прекрасные дни. Нет, поселили в другой гостинице, бродила по городу – и одна, и вместе с переводчицей. И не нашла почти ничего из того, что берегла память. Это был новый город с огромным Дворцом кино из алюминия, где пахнет железом. Огромное здание, рассчитанное на девять тысяч зрителей. Не было людей, даривших мне столько радости в прошлом, – Пабло Пикассо, Жоржа Садуля, Жана Кокто, Симоны Синьоре. Они ушли навсегда.

Я прилетела к закрытию фестиваля. Мне сказали: «Вас ждет сюрприз!» Удивилась: в Москве я ничего не знала об этом. Было просто приглашение в Канн. «Какой сюрприз?» – взволновалась я. «Вам будет вручена премия как художнику, внесшему большой вклад в развитие мирового кинематографа», – ответили мне. В прошлом году такой премии был удостоен Федерико Феллини…

К трем часам меня вызвали во Дворец кино – нужно было отрепетировать вечернее торжество на огромной сцене. Меня познакомили с очаровательным молодым французом, который должен был вручить мне награду. Прошла по огромной сцене… Приготовилась… А вечером все транслировалось по телевидению, нас смотрел Париж, Франция. Я сказала: «Дамы и господа! Наш век невероятен: несколько часов назад я была еще в самолете и не думала, что увижу так много людей, которые признаются мне в любви. Я рада, я счастлива, что на этой земле есть те, кто помнит меня по фильму «Летят журавли». Низко кланяюсь и благодарю».

Два фрагмента из воспоминаний Татьяны Самойловой. Два пика в ее актерской жизни, где все, словно нарочно, сочинено для горького и странного романа.

Тогда, тридцать два года назад, слава обрушилась на нее, юную, внезапно и шквально. Романтический пыл обновления, который переживало в ту пору советское кино, привел на экран удивительную героиню, не сумевшую совместить себя с жизнью, развороченной и разграбленной войной.

Самой естественностью своих чистых чувств Вероника пыталась отрицать, зачеркнуть притязания войны, ворвавшиеся в ее жизнь. Но не сумела. Да и мало кто сумел бы…

Потрясало лицо актрисы – прекрасное и необычное, в котором так удивительно сочетались древность и современность. В раскосых глазах, высоких скулах, в чётких очертаниях нежного рта и мягкой, славянской вздернутости носа – в этом евразийском лице, казалось, проступали таинственные извивы сложной, многовековой истории, судьбы огромного народа, вобравшего в себя кровь, токи, гены тех, кто пришел, и тех, кто остался на нашей земле.

Потрясала скупая, страстная игра Самойловой, возвращавшая нашему кино огромную эмоциональную напряженность женской души, ее мечтательный максимализм, не считающийся ни с какими общественными предписаниями и регламентациями.

Режиссер Михаил Калатозов, постановщик картины, точно понял, что рассказать об этом сможет студентка Самойлова, не похожая ни на одну из звезд тех лет, советскую или западную. Более того – все в ней было вопреки стандартам.

«Журавли» очень высоко вспорхнули и понеслись над миром. Таню Самойлову рисовали знаменитые художники, ее портреты печатались на обложках самых модных журналов, журналисты охотились за интервью. Зарубежные режиссеры и продюсеры делали заманчивые предложения. Одно из них – заглавная роль в экранизации «Анны Карениной». Партнер – Жерар Филип, съемки в Америке. Но тогдашний руководитель «Совэкспортфильма» Давыдов, осердившись, вызвал Самойлову к себе: «Таня! Мы не заинтересованы в тебе одной. Мы хотим, чтобы за рубеж пригласили много наших

28

актеров. А если берут тебя, это нам невыгодно…» До чего же все печально узнаваемо в каждом слове чиновничьего цинизма!

В ту пору слава еще не была разбавлена для Тани привкусом горечи. Первый взнос сделал товарищ Давыдов. А дальше?

Дальше на гребне успеха «Журавлей» Калатозов задумал снять фильм «Неотправленное письмо». Самойловой была предназначена главная и единственная женская роль, героиню назвали Таней. Но актриса отказалась от роли: ей изначально недоставало плотности характера, конфликтности и, главное, самосжигания на костре чувств, страстей, без которого она не умеет жить в роли свободно и просторно. Она попыталась все это объяснить режиссеру. «Мы дали тебе славу. Служи», – таков был ответ-приказ.

Человек по натуре чрезвычайно благодарный, она пошла «служить». Надолго уехала из Москвы вместе со съемочной группой. Жила в тайге, несмотря на больные легкие. Получила тяжелый ожог во время съемок лесного пожара…

Если бы «Неотправленное письмо» стало для Самойловой радостью, неким новым свершением! Но этого не было. Созданная для высокого трагедийного пафоса, она была использована почти как модель.

Говорят, крупный план требует от актера максимальной пластической точности. У Самойловой эта способность, кажется, врожденная. Однако не раз я видела на съемке, как она мучительно «натягивает» на себя роль, как тягостно ей в этой убогой драматургии, скудной морали. Декларативность и примитивность убивали присущее Самойловой порывистое воодушевление, которым она живет, когда героиня – «по ней».

Такая ситуация повторялась не раз и не два.

Через десять лет после победы «Журавлей» Самойлова сыграла Анну Каренину у себя на родине.

Журналисты усердно писали о «шестнадцатой» кинематографической Анне. Всплывали великие тени прошлого – Аста Нильсен, Грета Гарбо, Вивьен Ли. Но надо ли было упоминать, сравнивать…

Татьяна Самойлова сыграла Анну так, как могла ее сыграть только Татьяна Самойлова. С ее импульсивностью, романтической нетерпимостью, незащищенностью и полудетской обаятельной непосредственностью, что и составляет, быть может, самое существо женственной прелести ее Анны.

Роль по-своему подвела черту. Актриса снималась и позже – нечасто, в эпизодах. Силы ее были (и остаются!) далеко не исчерпаны. Но в считанных (сравнительно с ее коллегами) ролях она творчески, человечески никогда не изменяла своей цельности и подлинности. За это, вероятно. Франция удостоила Татьяну Самойлову одной из самых высоких премий в мире кино. Удостоила – в отличие от нас, ее соотечественников, для которых по-прежнему нет пророков из числа живых, тех, кто рядом

Эльга ЛЫНДИНА

29