Манифест / Manifesto (1988)

Черненко Мирон. Давление слабо падает… // Искусство кино. – 1989, № 12. – С. 40-43.

Мирон Черненко

Давление слабо падает…

…И было утро, и был вечер… А между ними – пятнадцатое июля, суббота, температура воздуха 22–24 градуса, местами кратковременные дожди и грозы, ветер юго-западный, давление слабо падает…

С утра в газетах, по пути от «Водного стадиона» к «Площади Ногина»:

«Встреча М. С. Горбачева с делегацией комитета «Надежда».

«В Париже открылась встреча лидеров ведущих капиталистических держав».

«КГБ СССР в свете гласности».

«Продолжается забастовка шахтеров Кузбасса».

«Введен комендантский час».

«Похороны Яноша Кадара. Выступление Е. К. Лигачева».

«Общество Андрея Тарковского».

«Миф и судьба, или Почему затянулся спор о Павлике Морозове?»

«Уничтожьте страх, уничтожьте все, что рождает страх».

Впрочем, читать дальше уже некогда, пора на поверхность, где, как положено, «солнце красит нежным светом стены древнего Кремля», правда, это если зайти к гостинице «Россия» с запада или севера, я же подхожу с востока и направляюсь на юг, где Кремля не видно, по пути предъявляя удостоверение двум милицейским постам, уже изрядно потерявшим свою равнодушную и усталую бдительность за предшествовавшие фестивальные дни. Поэтому в мою сторону они уже почти не глядят, поскольку ни на интердевочку (понятие уже получившее права гражданства), ни на интермальчика (понятие только-только прорезавшееся в составе фестивальной фауны) я, судя по всему, не похож.

Так что к фестивальному залу (у которого, надо сказать, как-то не видать ажиотажа), где мне надлежит просмотреть четыре игровые картины, а затем объективно и лаконично описать увиденное, я подхожу без каких-либо сложностей и препон.

…Начну по порядку, с фильма Веры Хитиловой, чье имя стало знаменитым четверть века назад, затем по причинам от нее не зависевшим было надолго вообще стерто с кинематографической карты Чехословакии, затем допущено (вроде как нэп в свое время) практически только на экспорт как знак некоей справедливой консолидации и нормализации – разумеется, для Запада. Для нас же долгое время и имя, и работы Хитиловой были закрыты гнетом двойной цензуры –

40

и тамошней, и тутошней. И лишь совсем недавно, хотя и со скрипом, допущены для нормального распространения.

Замечу при этом, что я никогда не верил популярным прописям о том, что страдания облагораживают, что трудности закаляют, что преследования укрепляют,– эти сомнительные утешения скорее всего придуманы как раз теми, кто преследует, причиняет страдания, мучает, а вовсе не теми, кто вынужден тратить всего себя на то, чтобы просто остаться собой. Сейчас самое время вспомнить гениальную по сочувствию и безжалостности формулу моего югославского друга, писателя Бранко Шемена: «Нет такой силы, которая могла бы согнуть российского интеллигента, но все его силы уходят на то, чтобы не согнуться». И потому, глядя сегодня картину Хитиловой «Копытом туда, копытом сюда»¹, я не мог не заметить, как много потеряла Хитилова за эти годы противостояния, как много изобретательности и таланта ушло на то, чтобы «не даться», чтобы сохранить себя, свой взгляд, не позволить отодвинуть себя на периферию, в неискусство…

«Копытом туда, копытом сюда» – экстравагантная, откровенно абсурдистская эротическая комедия о компании молодых людей, которые во всю силу чресел своих предаются плотским утехам, забавам и прочим прелестям современного индустриального гедонизма, нарушая все и всяческие приличия, эпатируя ни в чем не повинных соотечественников и иностранных туристов, чтобы в конце концов, на полном сюжетном скаку, предугадываемом с первых же кадров картины, столкнуться с трагической изнанкой этого самого гедонизма, «подхватить» – разумеется, с иностранкой – СПИД и ужаснуться неминуемой и карающей в недалеком будущем гибели…

Надо сказать, и об этом писали практически все, кто рецензировал «Копытом туда, копытом сюда» в ежедневной печати, что в первой своей половине, а может быть, даже в двух третях, сюжет фильма поразительно напоминает лучшую картину Хитиловой, одну из вершин чехословацкого чуда шестидесятых годов – «Маргаритки», то был удивительный карнавал безграничной человеческой свободы, даже не просто свободы, но чего-то еще более редкого, уникального – свободы веселой, беззаботной, легкомысленной, безудержной, свободы ради себя самой, без обоснований и идеологий. И в лучших своих эпизодах фестивальная лента Хитиловой почти неотличима от «Маргариток», пока не наступит на нее назидательное копыто нравоучительности, унылого морализаторства, априорности антисексуального плаката… Помилуй бог, я вовсе не против такой пропаганды, скорее наоборот. Я против того, чтобы употреблять для нужд санполитпросвета такой могучий талант, как хитиловский, такое чувство зрелищного, раскованного пластически кинематографа, такое чувство ритма и стиля.

Впрочем, утешения собственного ради скажу, что примерно такие же ощущения вызывает и последняя картина другого из героев кинематографа конца шестидесятых годов, одного из любимых моих режиссеров Душана Макавеева, человека куда более бурной, но и более счастливой судьбы (не потому ли, что ему повезло родиться на Балканах, где с большим пониманием, хотя и с не меньшей подозрительностью относятся к строптивым, непочтительным и непокор-

________
1 Официальное фестивальное название картины – «Туда-сюда».– Ред.

41

ным). Это вовсе не значит, что и автору «Манифеста» не довелось хлебнуть всякого: не только от хорошей жизни и любви к путешествиям ему пришлось отправиться после «Мистерии организма» в полудобровольное изгнание на Запад, ибо дома, в Югославии, его ожидал не только фактический запрет на профессию, но и вполне реальная угроза судебного преследования за оскорбление каких-то, сегодня уже позабытых национальных святынь, табу и моральных устоев. И пусть препятствия и треволнения на этом пути были мало похожи на хитиловские, однако и там, на Западе, ему пришлось хаживать на немалые уступки, что оставило свои шрамы на вулканическом его темпераменте, безжалостной саркастичности и непреодолимой склонности к пародированию самых почтенных идеологических и нравственных догматов.

Следы этого несомненны и в «Манифесте», издевательской комедии, действие которой происходит где-то на Балканах между двумя войнами, где властвует король-дебил над вполне дебильным племенем своих подданных, где роют могилу догнивающему феодализму столь же дебильные революционеры, похожие на оперных карбонариев, где ловят бунтовщиков такие же дебильные полицейские, похожие на опереточных карабинеров, где, наконец, окажется, что на самом-то деле именно эти полицейские и есть настоящие революционеры, а те, кого мы революционерами считали, не то просто служат в полиции, не то сбежали из какой-то психушки…

Это нас, граждан страны, родившей Зубатова и Азефа, даже не слишком смешит, скорее напротив… Короче говоря, окажется: что всегда кипело и бурлило в макавеевских сюжетах, где черное было белым, а красное серым, а правда ложью, а ложь истиной в самой последней инстанции, без кассаций и апелляций… Где любая жизнь и любая идеология, которую Макавеев просто на дух не переносит в любом виде, под любым флагом, превращается в свою карикатуру, пародию, сохраняя при этом смертельную серьезность и напыщенность, самолюбование и непереносимую ритуальность… И хотя все это – тот же самый, старый Макавеев, меня не оставляет ощущение, что каждый из этих гэгов, поворотов сюжета, парадоксов и сюрпризов уже был в его прежних картинах – и в «Сладком фильме», и в «Монтенегро», и, конечно же, в «Мистерии организма»; что Макавеев пуще всего боится оторваться от себя такого, каким его знает мировой кинематограф, каким он знает себя сам, каким хочет и может знать себя и впредь…

…С этим ощущением я выйду на улицу, где температура успела подняться до двадцати восьми, где бородатый малый у входа в «Березку» продает – за нашу, неконвертируемую валюту, всего за шестьдесят копеек – тот самый номер «СКИФа», который почему-то не попал в руки аккредитованных на фестивале журналистов… Впрочем, слово «продает» не надо понимать буквально, ибо сейчас у кинотеатра людей уже нет совсем, поскольку все они вышли рань-

42

ше, не с Макавеева (я просто позволил себе поменять фильмы местами), но с бесконечно длинного и бесконечно вялого фильма Б. Нарсинга Рао под названием «Рабыня», пришедшего в Москву в ореоле множества премий, полученных на национальном фестивале, в том числе очень важной награды за лучший фильм года на языке телугу. К сожалению, из-за незнания иностранных языков я не смог убедиться в справедливости награды. Что же касается киноязыка картины, действие которой происходит в середине двадцатых годов нашего века в тогдашнем княжестве Хайдарабад и рассказывает о трагической судьбе юной служанки, вынужденной прислуживать похотливому хозяину и днем и ночью, то изысканность операторской работы, простодушие драматургии и выспренность режиссуры вступают друг с другом в такой диссонанс, что только исправно действующий кондиционер и чувство долга позволили мне досмотреть картину до конца.

И это относится не только к зрителям так называемым простым, но и к собратьям-критикам, которые предпочли ловить неуловимые автобусы до Красной Пресни, где свирепствовал обильный на киновпечатления дневной ПРОК.

Но то для любителей пищи духовной, для тех же, кто не сторонится хлеба насущного,– несколько автобусов отвезли на прием в чехословацкое посольство, где подавали прекрасное холодное пиво (не забудем, что температура воздуха продолжала повышаться), потрясающую ветчину и вполне удовлетворительные шпикачки… Так что на последнем фильме программы, «Черном дожде» знаменитого японца Имамуры, автора всемерно известной «Легенды о Нарайяме», желающих оказалось не так уж много, хотя этот фильм об отдаленных последствиях ядерной бомбардировки Хиросимы заслуживал немалого внимания, особенно у нас, особенно теперь, после чернобыльского опыта. Но, вероятно, это и вина составителей программы, не нашедших картине достойного места…

Как бы то ни было, день кончается, и вот уже вечер «красит нежным светом», и я возвращаюсь в метро, в почти пустой вагон (что может быть уютнее Москвы в середине лета, в субботу вечером, когда нет ни аборигенов, ни гостей столицы), открываю очередной номер «СКИФа» и очередной номер «Калейдоскопа» и узнаю, что главное-то еще впереди, что надо отправляться в ПРОК, прорываться сквозь густую толпу юных поклонников рока на программу для стариков под названием «ПРОК и джаз» или еще дальше, в клуб имени Зуева, где Американо-советская киноинициатива проводит дискуссию на тему «Секс в кино. Фантом или реальность?», но сил моих больше нет, тем более температура воздуха несколько упала пульс нормальный, кровяное давление сто пятьдесят на восемьдесят – не самое лучшее, но жить можно.

Можно дожить даже до следующего фестиваля, если доживет до той поры сам фестиваль, а не доживет, принять участие в телевизионной дискуссии о том, как хорошо все было бы, если бы не было так плохо… Да мало ли что можно, если день кончается и хочется чего-то несбыточного, скажем, горячей воды в кране и холодного пива (смотри выше) в холодильнике…

43