Маркиз / Marquis (1989)

Шепотинник П. Картинки из жизни «Ударника» // Искусство кино. – 1991, № 5. – С. 159-162.

Необязательные заметки

П. Шепотинник

Картинки из жизни «Ударника»

Для эмблемы фестиваля, организованного европейской ветвью Ассоциации Советских Киноинициатив (то есть ЕвроАСКом) годится чуть ли не каждое из названий фильмов, показанных в феврале нынешнего года.

Вот, например, «История греха» – чем не название ретроспективы? Девяносто процентов картин программы годами томились в административно-цензурном плену. Желание студента ВГИКа посмотреть, предположим, «Ночного портье» встречало насупленно-настороженный взор начальника, ставившего подпись под прошением, и этот гипотетический студент уже и сам не рад был нечаянно вырвавшейся на свет просьбе, его сердце начинал овевать холодок предчувствия возможных репрессий.

Теперь мы, что называется, и сами согрешили всласть, а может быть, и отпустили грехи тем, кто принуждал нас к киноведческому монашеству – ведь еще десять лет назад никакой, самый раз знаменитый кинокритик не мог и мечтать, чтобы ему без подписи Ермаша выдали в Белых Столбах, скажем, «Большую жратву».

Вот! Еще одно прекрасное название для статьи о фестивале «Шедевры европейского кино, не известные в СССР» (почему-то на всех афишах «не» было написано вместе со словом «известные»). Порция вожделенных фильмов, залпом обрушившаяся на несколько московских кинотеатров, среди которых центральным стал «Ударник», была выдана с завидной щедростью, ее хватило бы на несколько ретроспектив. Кого тут только не было, устанешь перечислять: Бунюэль, Маль, Стеллинг, Фрирз, Рене, Гринуэй, Кесьлевский, Якубиско, Хитилова, Шмид, Ян, Кавани, Оливейра, запрещенные недавно болгары и румыны, победители «Феликсов»… Не фестиваль, а «22» – перебор. Концентрат, что порой даже мешало восприятию. Хорошим фильмам мешали отличные. Удачным – великие. Невозможно впрячь в одну упряжку «Симулянтов» Стеллинга и «Повара, вора…» Гринуэя. Первая картина – шедевр камерности, воспоминание о счастливо-обнадеживавших 60-х, картина не по-стеллинговски многословная, лирически-домашняя, сознательно неприхотливая. Случайный сосед по программе Гринуэй с его мрачными роскошествами снижал психологическое воздействие тихого Стеллинга. «Коллективизация», как видите, пагубна и для такой вещи, как составление программы, хотя я прекрасно понимаю все многочисленные технологические трудности, которые приходилось самым немыслимым образом преодолевать ее реализаторам, и отдаю им должное.

В фестивале царило какое-то шестидесятнически-идеалистическое настроение безоглядного торжества искусства для искусства. Оно оказалось настолько сильным, что зритель оторвался на две недели от «Пляжных девочек» и нехотя, но потек в кинотеатры, которые вперемежку с вполне ясными по структуре развлечениями вроде изумительных «Вальсирующих» Бертрана Блие вдруг преподносили ему нежданные сюрпризы типа «Маркиза» Анри Ксаннё или серии фильмов на гомосексуальные темы, вызывавших то грубоватое солдатское хихиканье, то нервно-исступленные возгласы парт-дам, то (уже после просмотра) требования немедленно вернуть нажитые честным трудом пять рублей. Пять рублей были возвращены, а тема оставалась – как, в каких допустимых пределах можно при всем честном народе вести философские беседы с собственным пенисом («Маркиз») или признаваться в лесбиянской любви («Глядя друг на друга» Кароя Макка).

Этот фестиваль в каком-то смысле еще и сумма психологических, социокультурных проблем нашего будущего кинобытования, выраженных в предельно концентрированной форме. Хорошо, что все человеческие страсти, от напора которых нашему кинорепертуару все равно никуда не уйти, предстали на фестивале в форме великолепно разыгранных психологических драм («Дневная красавица» Бунюэля, «Держи ухо востро» Фрирза, «Лучший способ маршировки» Миллера), а не в обличье дешевых мещанских эротических сюжетов.

Конечно, «разлоговский» (по имени его прародителя киноведа Кирилла Разлогова) фестиваль – это еще одна утопия. Как и все, что прокламировалось и прокламируется поколением шестидесятников, которые на экране на ваших глазах совершали свои последние эстетические подвиги. Мне порой казалось, даже при учете того несомненного возбуждения, которое произвело это мероприятие в культурной жизни уставшей, полузадушенной, перепуганной Москвы, этот фестиваль делался как бы для самих себя. На пресс-конференциях – пусто. В газетах – маловато. В залах – в основном киноклубники; смешанная, неэлитарная аудитория – в основном, на просмотрах вечерних или там, где есть Денёв, Депардье или же хорошее, стопроцентное название, например, «Аморальные истории» (кого сейчас оторвешь от видеоклипов и Шварценеггера, чтобы заставить посмотреть ка-

159

Фильмы  фестиваля  «Шедевры  европейского  кино,  не  известные  в  СССР»

160-161

кой-нибудь «Элкерлик»!). Затухающая нашего интереса не просто к кино, а к кино высокомарочному, отборному налицо, как бы ни силились раздуть его тлеющие огни такие замечательные энтузиасты, как Разлогов с Григорием Амнуэлем. Вступает в права циничный закон насчет «соловья» и «басен», как ни ужасно это осознавать. Становится страшно, ты вдруг ощущаешь на самых близких людях явные результаты широкомасштабного эксперимента по тотальной дебилизации, планомерно проводимой нашим государством.

Может быть, это прозвучит неловко после вышесказанного, но я, честно говоря, был несказанно удивлен статьей, которая отозвалась на фестиваль в «Экране и сцене» (7 февраля 1991 года). Я так и не понял из этого пространного полотна, какие же эстетические потрясения пережили двое журналистов (Игорь Арданьянц и Натэлла Месхи) на фестивале европейских шедевров. Статья была выдержана в духе любимого мною (за другое) «Коммерсанта»: те-то смотрели то-то, там-то смотрели столько-то, билеты, проценты, доходы, расходы. Ценная информация для Госкомстата.

Хоть бы словом кто-нибудь обласкал Аки Каурисмяки с его братом Микой – как-никак эти финны считаются сейчас последней модой европейского кино; хоть бы приголубили старика португальца Мануэля ди Оливейру, все-таки ни один из его фильмов толком не показывался в стране, разве что мелькнул на ретроспективах. Хоть бы объяснили народу что-нибудь на тему «Творчество маркиза де Сада как парадоксальное выражение идей Французской революции», в связи с чем и сотворен по-своему скандально-феноменальный экзерсис Анри Ксаннё «Маркиз». Зато есть упоминание фамилии режиссера Шмидта (он – Шмид) и какого-то неведомого Коэна (болгарин Коэн в программе не присутствовал, а братья Этан и Джоэл Коэны пока еще пребывают в Голливуде). Нет, у нас все считают деньги. Чужие причем. А вот ЕвроАСК не скупился, и получился фестиваль. А где же кинокритика? «Исчезновение». Название еще одного фильма, на этот раз голландского и, честно говоря, не слишком-то выдающегося. Но он шел вслед за «Вечерами» Ван ден Берга с прекрасным актером Томом Хоффманом, который, как мы теперь знаем, имеет удивительное свойство неузнаваемо преображаться из молодцеватого плейбоя (фильм «Четвертый мужчина» Верхувена) в слабохарактерного неврастеника, мучающегося сексуальными комплексами. Так что благодаря Хоффману вечер удался. И не один.

И наконец последнее. Фестиваль еще раз подтвердил, что Европа хоть и наивный, но отважный в то же самое время континент. Американский кинематограф велик своей космополитичностью. Нет кинематографа Юты, Нью-Джерси или Мичигана. Есть суперкинематограф Голливуда, и – в лучшем случае – мини-кинематограф мятежных ньюйоркцев типа Джармуша. Европа страдает больше всего от того, что лелеет каждую возможность национальной культурной автономии. Финн Каурисмяки с наивной и щемящей «Девушкой со спичечной фабрики» не снился никому из братьев Уорнеров, те бы фыркнули и укатили на «линкольне». Никакой наи-Спилберг никогда бы не назвал свой фильм таким жутким названием, как «Марикен из Неймегена». Удивительная кукольная техника, в которой выполнен фильм «Маркиз», перекочевала бы в нового «Кролика Роджера».

Слава Богу, европейское кино, во всяком случае то, которое показал фестиваль, лишено рыночной конъюнктурности. (Странно, кстати говоря, как ее пытаются навязать ему кинокритики из… Советского Союза, который менее всего знаменит тем, что умеет считать деньги.) Это был кинематограф штучный. Кинематограф индивидуалов. И это хорошо.

Наш отечественный кинорепертуар – как животное без туловища. Но есть два крыла – кино американское и индийское. А вот то, на чем стоим ногами – кино отечественное и европейское,– исчезает безвозвратно.

Разлогов бросил горсть земли на этот уходящий под воду материк. Глядишь, другие подхватят, так и спасем нашу Атлантиду. Без нее, кстати, зачахнет кино и американское, а может быть, и индийское. Потому что… но это уже тема другой статьи.

А пока закончу еще одним названием, которое посвящаю от души «согрешившим», «вальсирующим», отрицающим любой «конформизм» по отношению к качеству кинозрелища и возжелавшим: «Еще!» – «До свидания в аду, друзья…»

162