Мне двадцать лет / Mne dvadtsat let (1965)

Шемякин Андрей. Эффект «двойного зрения» // Искусство кино. – 1992, № 4. – С. 55-57.

Необязательные заметки

Андрей Шемякин

Эффект «двойного зрения»

…Но пораженья от победы Ты сам не должен отличать. Борис Пастернак. 1956

…Братья Тавиани, итальянские «шестидесятники», смоделировали наши нынешние споры в своем фильме 1971 году «У св. Михаила был петух». Там два поколения революционеров неожиданно встречаются в тот момент, когда и тех, и других «типичных представителей» перевозят в другую тюрьму. Везут их в разные тюрьмы, а знакомятся они на воде, на «нейтральной территории». Романтик, освобождавший заключенных из тюрем, отбирающий хлеб у богатых и отдающий бедным, ставящий на крестьян (словом, «народник»), прекрасно беседующий в одиночной камере с воображаемыми друзьями, не выносит критики и непонимания и прыгает в воду с лодки. Кончает с собой. Вот лозунги нового поколения: научный анализ тенденций, главная движущая сила – пролетариат, одиночки ничего не сделают, нужна партия. А «вы» – только губите «наше» дело.

Интересно, что у фильма русский источник – рассказ Л. Н. Толстого.

А у нас спор о чем? О разногласиях в тактике? Так это было в 70-е. Сейчас же – о том, во что верить. И – «кто виноват». Вера у нас заменяет общественный договор – за неимением общественных институтов, направляющих гражданскую активность людей, прекрасно понимающих, что если они передоверят свою свободу кому-либо другому, то получат деспотизм. А в России свобода – это значит «отвяжитесь от меня все». Так ее и «обретали» – в 70-е же.

В чем, на мой взгляд, реальная драма шестидесятников? Трагический 1968-й – форма реванша (чудовищная) за всплеск партийного утопизма начала 60-х. Но этот оттенок не вписывается в каноническое объяснение ситуации. Так же и в кино: в финальный аккорд не попадают два великих фильма – «Берегись автомобиля» и «Тридцать три». Тогда-то и опустились на землю. Точнее – вернулись на круги своя, идя по собственным следам пути в Утопию и расшифровывая ее реальный смысл. Но объяснили его по второму кругу, то есть социально, как победу реакции. А смысл был не социальный, а экзистенциальный. И оказалось, что беспредельная, безбрежная свобода, грезившаяся романтикам наяву, возможна только внутри себя. В мечтах – или в снах. И ее не выдержали. Так и жили, адаптируя великую культуру XIX века, подготовившую революцию, до массового понимания в процессе сотворения послереволюционной социокультурной утопии из материала этой классической культуры. И видели сны. И эпоха закончилась только сейчас – «Астеническим синдромом» и «Духовым днем».

То, что Татьяна Москвина («Искусство кино», 1990, № 1) называет «реставрацией», есть сопряжение двух разнонаправленных процессов. Один процесс – выход из тоталитарного тупика через самоидентификацию. Личность обретала себя через одиночество и отчаяние, социум – через воспроизведение, возобновление петербургской культуры XIX века на социальном фундаменте возрожденного Московского царства (наблюдение Г. П. Федотова, относящееся к сталинской империи). Путь самосознания – через реконструкцию сдвига значений. Как сегодня понимается и интерпретируется тот культурный процесс? Историческая истина – в точках разрыва с революционно-освободительным движением. Обнажаются пласты. Вновь встают «проклятые вопросы». Становится понятно, что их хроническая повторяемость есть выражение их нерешенности. А в культуре все «откладывается», и потому-то она столь богата, велика и обильна. Ибо у нас конкретно-исторические вопросы приобретают характер «последних».

55

И вопрос «во что верить?» снова подменяет вопрос «что делать?» Так и живем.

Кино возвращает в реальность. Не физическую, а метафизическую. И эта реальность, запечатленная в фильмах, прихотливо выражала движение реальности физической. Наше, кино, мало что обозначая конкретно, свидетельствует о том, что в эпохе безвременья было как минимум четыре разных этапа. Первый – «добивание» Оттепели (кстати, слово, примененное еще Тютчевым к середине прошлого столетия – как все срифмовалось!): это приблизительно 1968– 1974-й (дата высылки А. И. Солженицына). Второй – «Разрядка»: 1974–1979-й. Конец этого времени обозначается высылкой А. Д. Сахарова и Афганистаном. Далее – изживание безвременья; действует чистая инерция во всем, добиваются последние протестанты послеоттепельного сопротивления. Оно заканчивается со смертью Брежнева, в 1982-м. И годы 1983-й, 1984-й – умирание системы. Стабилизация ценой уничтожения неугодных (от политических и религиозных диссидентов до диссидентов экономических) приводит к тому, что нечего стабилизировать. И начинаются искусственные «возмущения» изнутри самой системы – вроде реформ Андропова. И – парадокс: чем больше скрывается, тем больше обнажается. Было бы желание видеть. Кино – видит, механизмы цензуры становятся механизмами культуры, экран становится принципиально амбивалентным, он больше не говорит ни о жизни, ни о мечте, но высвечивает вывернувшуюся реальность. Критика не знает, что делать с открытым смыслом этих лент. Пример Абдрашитова – из самых очевидных.

Флэшбэк в 60-е: при всем своем поэтическом натурализме они видятся торжеством условности. Не с чем сверять, не ясно, что «было» в жизни, а чего «не было». Германовский кинематограф перенастроил зрительскую оптику. Поэтому и кажется А. Тимофеевскому, что общий процесс борьбы с обывателем захватил и кино. Но в кино это относится разве что к А. Алову и В. Наумову, причем «Мир входящему» объясняет, почему они не любили быта – не только в силу «мечтательности» (Л. Аннинский), но и в силу того, что нормальный быт еще был непредставим. В нем все было катастрофическим. «Бытом» окружало государство, опекая всех (в том числе и строителей «больших дорог» – см., например, «Ждите писем» А. Гребнева – Ю. Карасика). А «революция», «романтика» были тем паролем, на который откликались люди, ищущие себя в пространстве чистого опыта, чистого эксперимента. Так начиналось обретение «самости» отдельным человеком. Но домой он тогда мог вернуться только в новую, уже ретроспективную Утопию, что произошло с деревенской прозой. В кино же (Шукшин) это возвращение закончилось катастрофой. Дома не оказалось.

Почему Хуциев – ключевая фигура 60-х? Он сохранил чувство реальности, поместив его внутрь Утопии. Он – если уйти от прямолинейных идеологических характеристик – в «Заставе Ильича» впервые столкнул Утопию и реальность для того, чтобы они «разошлись», не мешая друг другу. Богу – богово, кесарю – кесарево. Герой Хуциева не превращается в символическую фигуру у мавзолея, даже если его погрузить в поток демонстрантов. Лиризм Хуциева – способ удержания в кадре самодостаточной жизни. Но, опять же, это надо хотеть увидеть – если не воспринимать отдельность личности как катастрофу. Тогда она, отдельность, стала спасением, – и «масса» уже выталкивала героя, сколь бы он ни пытался с ней слиться («Три дня Виктора Чернышева»). Как водится, искусство, следуя жизни, опередило ее сознание лет на двадцать. Потому и стало классикой.

Отдельная тема – «Образ шестидесятника в современном кино» – «Плюмбум», «Асса», «Трагедия в стиле рок», «Духов день», «Панцирь».

В «Плюмбуме» родители героя – еще не обвинение времени, скорее знак его, времени, относительной слепоты – «проморгали» тенденцию в детях. «Трагедия в стиле рок» – уже обвинение целому поколению – от его же «типичного представителя»: мы предали наших детей. А каковы дети? Слепцы, инфантилы… ясно же, что и те, и другие – строительный материал для глобальной метафоры распада. Эффектной, но неглубокой.

С «Ассой» – сложнее. Этот фильм вообще не столько образ безвременья, сколько комментарий к нему (как и вообще весь поздний Соловьев, тщательно комментирующий коллективно создаваемую культурную утопию 70-х).Крымов, печатавшийся в «Юности» и ставший впоследствии подпольным мафиози, есть зловещий перевертыш исходно прекрасной идеи свободы, низвергнутой во внезакон-

56

ное, вненравственное бытие. Он появляется в фильме, напевая песенку из забытой ленты «Вертикаль»,– понятно, что антигерой здесь alter ego исполнителя роли в «Ассе» и сценариста «Вертикали» Станислава Говорухина. Тем самым подчеркнуто, что искусство перестало быть паролем поколения: Высоцкий «присвоен» силами Зла, это делает его фигуру лишь еще более трагической. Судится Крымов, натурально, именем Нравственного Закона (поднявший меч от меча и погибнет), но расправляется с ним Соловьев руками молодого поколения, словно предвосхищая дальнейшее.

Но… сцена с отцом в «Панцире», рифмующаяся с соответствующим эпизодом из «Заставы Ильича», – это постмодернизм, «зазеркалье». А в «Духовом дне» явление самоназванных «шестидесятников», равно как и добродушно-ироническая ссылка на их понимание искусства как «куска жизни» (объединяющее новомировскую эстетику и «исповедальную прозу»),– это явление есть часть субъективного эпоса-воспоминания главного героя Христофорова, знак сдвига восприятия действительности от поколения к поколению. Светлый знак. «Под небом места хватит всем»…

Какое там – «счет поколению»! В искусстве демонстрируется полная его, поколения, победительность (см. фильм А. Хржановского «Школа изящных искусств»). Неужели только энергия противостояния (все равно чему) способна сообщить творчеству подлинный импульс? А без палки не можем? Вот на этот вопрос пока нет ответа, но он придет. И будет страшным – или вдохновляющим. Он и станет новым Откровением для следующего поколения, которое всех нас, кажется, не осудит.

Пока что я не вижу ни одной стоящей сегодняшней идеи, которая смутно не ощущалась уже тогда, в конце 60-х. Андерграунд, как показали П. Вайль и А. Генис, вышел из богемы, критика языка идеологии и вообще весь культурологический бум готовился в тартусских «Трудах по знаковым системам», лозунг «быть профессионалами» тоже восходит ко второй, половине 60-х (см.: «Московский наблюдатель, 1991, № 3 – беседу Т. Шах-Азизовой с Л. Хейфицем. Там же – градация «шестидесятников» по крайней мере на два поколения, сегодня воспринимаемых как одно). А нынешние критики нравственной утопии 60-х, заимствуя аргументы ницшеанства и сюрреализма, находятся все в том же шестидесятническом конфликте с властью, ибо пока еще власть у нас определяет, что нравственно, а что – нет. И пользуется этим правом, чтобы изгонять неугодных. Даже хорошие законы лишь опосредованно влияют на нравственность, что же говорить о ситуации, когда нравственность приравнивается к закону! Божеский закон противостоял человеческой природе, ее «греховности». И самое трудное – удержаться от глобальной задачи исправления мира.

Именно кино дало главный итог социокультурных процессов, выявившихся в минувшее двадцатипятилетие: оно вывело личность из состояния двоемыслия, а культуру – из подполья. И если теперь обнародовать все, что было скрыто в 70-е, станет ясно: культура всегда была многоэтажной, многоуровневой, а ее оскудение – это рационализация источников подтекста – сознательного и бессознательного. Борясь с мифократией, нам еще предстоит возобновить старые споры об эвристической способности мифа. И кино должно дать этой рефлексии фантастический по своему богатству материал.

Что до краха «духовных» обоснований материальной жизни, то его сами же шестидесятники и обнаружили в зародыше: Сергей Соловьев – в «Спасателе», Л. Аннинский – в статье «Свято место». Потому так сложно не то что спорить – просто уточнять понятия, что подлинный шестидесятнический опыт выразился в искусстве. А оно, искусство, еще только осознается во всем объеме сделанного. И если останемся живы, то нынешние споры при всей их болезненности отгорят, отшумят и канут в Лету, ибо в какой-то мере являются подновленным вариантом спора «о физиках и лириках». Возвращение к реальности – дело трудное, и тут каждое новое поколение видит свои проблемы там, где предыдущие видели только общее место. По этим проблемам и определят впоследствии «менталитет». Да, сейчас «шестидесятник» – фигура нарицательная, этакий шальной малый из музея восковых фигур, рвущийся куда-то «за туманом» и в ответ на предъявляемые заслуги получающий рев негодования. Но ведь уже существует бессмертный образ «того» настоящего шестидесятника, которого и хочется сохранить в памяти. Человек этот – кайфующий Макмерфи – Николсон в финале «Полета над гнездом кукушки» Милоша Формана. Затеял бузу, привалился к больничной стене и задремал с улыбкой. А в это время…

57

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Можно использовать следующие HTML-теги и атрибуты: <a href="" title=""> <abbr title=""> <acronym title=""> <b> <blockquote cite=""> <cite> <code> <del datetime=""> <em> <i> <q cite=""> <strike> <strong>

Яндекс.Метрика Сайт в Google+