Мой друг Иван Лапшин / Moy drug Ivan Lapshin (1985)
Полнометражный фильм.
Другое название: «Мой друг Иван Лапшин» / «My Friend Ivan Lapshin» (международное англоязычное название), «Начальник опергруппы» (рабочее название).
СССР.
Продолжительность 101 минута.
Режиссёр Алексей Герман.
Авторы сценария Эдуард Володарский, Алексей Герман (без указания в титрах) по повести Юрия Германа.
Композитор Аркадий Гагулашвили.
Оператор Валерий Федосов.
Жанр: драма, криминальный фильм, мелодрама
Краткое содержание
1935-й год, провинциальный городок Унчанск. Иван Михайлович Лапшин (Андрей Болтнев), возглавляющий оперативную группу местного уголовного розыска, занят выслеживанием членов особо опасной банды Соловьёва, на счету которой несколько десятков загубленных жизней. В город возвращается его старый друг, известный писатель и журналист Ханин (Андрей Миронов), сообщающий, что накануне навсегда простился с супругой Ликой… «Сейчас спать будем, а завтра на работу тебя с собой возьму. Разбойников ловить будем», — пытается отвлечь от тягостных мыслей Иван безутешного, хотя и прячущего душевную рану за напускной весёлостью, товарища, только что неудачно пытавшегося застрелиться.
Также в ролях: Нина Русланова (Наташа Адашова, актриса), Алексей Жарков (Вася Окошкин), Зинаида Адамович (Патрикеевна), Александр Филиппенко (Занадворов, отец рассказчика), Юрий Кузнецов (начальник райотдела милиции), Валерий Филонов (Побужинский), Анатолий Сливников (Бычков), Андрей Дударенко (Кашин), в эпизодах Анатолий Аристов (Хохряков), Игорь Ефимов (озв. Хохряков), Юрий Ароян (артист местного театра), Борис Войцеховский (артист и режиссёр местного театра), Сергей Кушаков (Егоров, ведущий артист местного театра), Владимир Точилин (Точилин), Нина Усатова, Семён Фарада (начфин Джатиев), Анатолий Шведерский (артист местного театра), Саша Исаков (рассказчик в детстве), Валерий Кузин (рассказчик).
Евгений Нефёдов, AllOfCinema.com
Рецензия
© Евгений Нефёдов, AllOfCinema.com, 14.01.2015
Авторская оценка 10/10
(при копировании текста активная ссылка на первоисточник обязательна)
«Это моё объяснение, моё объяснение в любви к людям, рядом с которыми прошло моё детство в пяти минутах ходьбы отсюда и… полвека тому назад». Казалось бы, проникнутая светлой грустью реплика уже немолодого повествователя не должна была оставить и тени сомнения относительно истинных намерений авторов, тем более что сам факт обращения режиссёра к отчасти автобиографическим довоенным повестям своего отца Юрия Германа1 достаточно красноречив. Общеизвестна непростая судьба фильма, завершённого в 1982-м и вышедшего на экраны2 спустя четыре года, – но это как раз не вызывает удивления в свете отнюдь не идеологической, а эстетической смелости кинематографистов, долго смущавшей и… срочно потребовавшей изобретения нового термина («гиперреализм»). Другое дело, что, на мой взгляд, категорически неприемлемы попытки выдать «Моего друга Ивана Лапшина» за произведение, раскрывающее «всю правду о страшной эпохе», что для набиравших влияние пропагандистов «перестройки» было равносильно огульному очернению собственной истории. По свидетельству Любови Аркус и Евгения Марголита, посетителей кинофестиваля в Локарно, где лента в итоге получила «утешительный» приз Эрнеста Артарии, больше всего удручала неясность того, в чём же здесь, собственно, кроется крамола? Такое признание куда честнее, чем позиция ряда отечественных киноведов и публицистов, выискивающих «антитоталитарный» подтекст, упорно игнорируя очевидное. Если угодно, «третья с половиной» постановка Алексея Германа во многих принципиальных отношениях антагонистична не только «Покаянию» Тенгиза Абуладзе, снятому с «полки» параллельно, но прежде всего – его же опусу «Хрусталёв, машину!» /1998/.
Вникнем в суть другой фразы, оброненной почти незримым рассказчиком: «Наша тогдашняя жизнь, возможно, покажется вам бедной. Улицы тогдашнего нашего Унчанска, в большинстве кривые и деревянные, продувались ледяными ветрами. При этом мы всё умели, всё могли, всё нам было по плечу. Всё вместе, все вместе, понимаете?» Классическая антитеза «быт-бытие», над которой, похоже, не хотелось задумываться (не говоря уже о том, чтобы предпочесть вторую из категорий!) гражданам, соблазнённым западным «потребительским раем». Да, служебная квартира порой виделась перенаселённой, артистам местного театра не хватало дров, а Адашовой приходилось мириться со строгими правилами общежития. Но… надо постараться, чтобы не заметить за подобными проявлениями советского аскетизма, отчасти обусловленного объективными причинами, но и в значительной степени – выбиравшегося людьми вполне сознательно, куда более важных устремлений. «… всё нам было по плечу». Чёрная кожаная куртка Лапшина по ассоциации заставляет вспомнить овеянные легендами образы революционных комиссаров, чьей памяти он (как и, скажем, Глеб Жеглов из МУРа), безусловно, достоин, и Иван лихо взбирается по приставной лестнице в надежде покорить сердце Наташи. Да и по точным, сдержанным жестам, по озвучиваемым мыслям, по совершаемым без дутого пафоса поступкам несложно (подобно Ханину) прийти к выводу, что начальник опергруппы, невзирая на душевную травму, оставленную гражданской войной, – выкован из железа. Причём самое ценное в наблюдениях отца и сына Германов заключается в том, что Иван Михайлович всё-таки не выведен исключительной, резко выделяющейся на общем фоне личностью, являясь, скорее, типичным представителем того общества, в котором живёт. «Всё вместе, все вместе, понимаете?» Если довести мотив до предела, Лапшин – наш ответ на ницшеанский тезис о неизбежном явлении сверхчеловека, претворённый нацистами в действительность в самом примитивном и мерзком варианте. Приметы надвигающейся катастрофы (от номера самодеятельности в прологе и обрывков застольных разговоров до марша, исполняемого военным оркестром в финальных кадрах) неотвратимо подводят к раздумьям о том, чем мы обязаны людям, настойчиво повторявшим: «Ничего, вычистим землю, посадим сад и сами ещё успеем погулять в том саду».
Быт как таковой не может (во всяком случае не должен) служить целью, но вместе с тем – является совокупностью объективных, пусть и косвенных, свидетельств глубинных, бытийных устремлённостей и переживаний людей. Порождением культуры, зашифрованными знаками Времени. В данном контексте избитая шутка о том, что Герман даёт тридцать три подробности быта там, где обычно ограничиваются тремя, приобретает новое звучание, раскрывая суть его эстетики. Издавна эксплуатируемые кинематографом разновидности интриги, детективная – поимка особо опасной банды – и любовная (в деликатности передачи пикантного мотива ménage a trois советский режиссёр, пожалуй, не уступит и французу Франсуа Трюффо в «Жюле и Джиме» /1962/), намеренно уводятся на обочину повествования. Вытравливаются неисчислимыми мелкими подробностями, зарисовками, фрагментарными репликами, даже неожиданным и никак не мотивируемым появлением цвета. Вот и в развёрнутом «кульминационном» эпизоде с облавой на воровскую «малину», ранением Ханина и, наконец, ликвидацией Соловьёва, режиссёр «остраняет» события, предпочитая хичкоковскому саспенсу поток случайностей, неотъемлемых от самой Жизни, которую всего лишь тщетно пытается ухватить и структурировать человеческое сознание. «Хаотичные» (на поверку, конечно, хорошо продуманные) движения камеры не должны вводить в заблуждение: каждый элемент содержит в себе собственную историю, имеет самостоятельное значение. Будь то зелёный уголок, организованный3 пионерами, пытающимися подавить инстинкт хищника у лисы, или фигуры рядовых граждан, прихотливо выхватываемых объективом: крестьянки, поющей о Хазбулате удалом, старой женщины с младенцем, которую милиционер не пускает в дом, где ведётся облава, не говоря уже о пойманных уголовниках (Катька «Наполеон» и Кашин). Плотность изображения не кажется избыточной, увеличенной искусственно, оставляя внимательному и чуткому зрителю возможность «развернуть» любую деталь в самодостаточную и не менее важную сущность. Думаю, уместно говорить о реализации художественного идеала великого Антона Павловича – вопреки резкой реплике Адашовой, не желающей причислять себя к пресловутым «чеховским барышням»…
.
__________
1 – Их адаптировал опытный кинодраматург Эдуард Володарский при участии (не отмеченном в титрах) самого Алексея.
2 – Собрав аудиторию в 1,5 миллионов зрителей, низкую даже в сравнении с другими германовскими работами.
3 – Под знаменитым лозунгом Мичурина «Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у неё – наша задача».
Прим.: рецензия впервые опубликована на сайте World Art
Материалы о фильме:
Александрова Е. Пираты в стране пиратов // Видео-Асс Экспресс. – 1992, № 11. – С. 4.
Материалы о фильме (только тексты)
Добавить комментарий для Александр Отменить ответ