Общество мёртвых поэтов / Dead Poets Society (1989)

Занусси Кшиштоф. Подарок для Европы // Экран. – 1992, № 06. – С. 7.

прямая речь

ПОДАРОК ДЛЯ ЕВРОПЫ

Кшиштоф ЗАНУССИ

Возвращаться в Европу? Этот вопрос я задаю как поляк. Об этом же меня могут спросить венгр, чех или словак. Честно говоря, нам не очень-то приятно, когда кто-то говорит о нашем возвращении, потому что мы считаем, что никогда Европу не покидали, однако трудно не заметить, что Европа нас покинула, и сегодня мы объединяемся с нею заново.

Для нас, среднеевропейцев, само слово «Европа» означает особую, своеобразную ценность. «Европа»,– говорим мы, когда видим что-то элегантное и опрятное, когда нас вежливо обслуживают, когда нам удается позвонить из уличного автомата, а водитель предупредительно тормозит, пропуская перед собой пешеходов. Для нас «Европа» – это противоположность «Азии», которая, как правило, ассоциируется с чем-то варварским, звериным.

И не стоит вдаваться в академическую семантику, чтобы заметить, что Азия – это также и духовность Индии, и утонченность Японии; в обиходном понимании народов Центральной Европы именно наш континент – колыбель любой культуры, любой цивилизации. Оказавшись отрезанными от остальной Европы, мы долгие годы чувствовали себя болезненно неполноценными. Чувствовали, что мы деградируем. И поэтому сегодня мы хотим вернуться туда, где видим наше место.

Но тут хочется задать чисто провокационный вопрос: «А стоит ли?» Ответ на него я постараюсь обосновать, рассуждая о той области искусства, которая мне близка,– о кинематографе.

Для поколения моих родителей понятие «фильм» означало «европейский фильм». После войны, и даже еще лет двадцать назад, ходили на итальянские, французские, порой на английские или испанские фильмы. Американский фильм был развлечением для служанки или шофера. Он, по определению, должен был заканчиваться хэппи-эндом, быть легкоперевариваемым и глупым. Ясное дело, встречались и исключения, но, как правило, с американской кинематографией ассоциировалась продукция второго сорта – ожидать оттуда изысканности, изящества, тонкой шутки или философии было бессмысленно. То, что сумели создать европейцы – от Марселя Карне, Рене Клера и неореалистов до Бунюэля, Бергмана, Феллини, Рене или «новой волны»,– было в своей массе несравнимо со стандартными американскими штампами.

Однако сегодня я с удивлением констатирую, что за последние двадцать лет ситуация полностью изменилась. Стремясь увидеть в кино что-то серьезное, я попадаю на фильмы типа «Общества умерших поэтов» Уайра (австралийца, но работающего в Голливуде), Европа же поставляет, как правило, претенциозное, брюзгливое искусство, наподобие фильмов Марко Феррери (недавно в Берлине была удостоена награды его картина о двух старушках, которые забирают искусственную челюсть у третьей старушки, прикованной к искусственному легкому). Подобные примеры множат Вертмюллер, Гринуэй, Мордавар. Даже такая звезда европейского кино, как Кшиштоф Кесьлевский, несет с собой печаль сомнения и только тень надежды.

Просматривая статистические данные европейского кино, я убеждаюсь, что оно терпит сокрушительное поражение. Во Франции, в Германии или в Италии, не говоря уже о Польше, американское кино занимает семьдесят и даже восемьдесят процентов репертуара. Интеллектуалы проклинают имперскую политику Америки в области культуры, после чего смотрят – по собственному выбору – американские телесериалы.

Будучи художником, я не могу отказать зрителям в праве свободного выбора. Можно строить юридические преграды, принудительно демонстрировать отечественные или европейские фильмы, но факт остается фактом – мы терпим поражение, потому что люди не хотят нас смотреть.

Когда трещит ветка, на которой я сижу, я должен серьезно задуматься, почему это происходит. И жаловаться на силу американских денег, силу, которая вырабатывает у зрителей определенные навыки, бессмысленно. Катастрофа, переживаемая европейским кино (а может, и шире – европейской культурой), – это факт, который следует назвать и описать для того, чтобы его устранить.

Моя собственная гипотеза сводится к тому, что в последнее десятилетие Европа переживает состояние духовного надлома, которое напоминает тяжелое похмелье. Былое упоение я связываю с последствиями молодежной революции 1968 года. После нее Европа погрузилась в несбыточные мечты о лучшем из возможных миров, сконструированном Марксом. Период этого очарования, а вернее упоения, был достаточно плодотворным, но он исчерпался, и сегодня мы ощущаем застой. Европа даже в области политики ни о чем не мечтает – хочет только сохранить статус-кво (взгляните, как она относится к тому, что происходит в бывшем СССР или в Югославии). Такое состояние духа не может не отразиться на искусстве. Я думаю, что поразительная мощь американского кино обусловлена верой в лучшее будущее и в тс, что самый лучший способ его достижения изобретен в Америке. И до какой-то степени вовсе не важно, является ли это объективной истиной – гораздо важнее, что миллионы людей верят, что это правда.

Мы размышляем: почему сегодня так трудно сделать «европейский» фильм? Продюсеры, как правило, отвечают, что у нас нет актеров, которые бы привлекли зрителей разных стран. Прошли те времена, когда Европа производила звезд, использовавшихся в Новом Свете (вспомним Грету Гарбо, Марлен Дитрих, Ингрид Бергман, Чарльза Бойера). Тип европейского героя девяностых годов никак не может родиться, потому что в нем нет тех черт, которые могут наэлектризовать толпы зрителей: веры, убежденности в своей правоте, надежды, что мир можно изменить к лучшему.

Так стоит ли мне, поляку, после всего сказанного возвращаться в Европу? Не лучше ли сразу позаботиться о билете в Штаты?

И все-таки все это чисто риторические вопросы. На самом деле выбора у нас нет. Европа – наша родина, в ней наша тождественность, и думаю, что мы верим в ее ценности сильнее, чем наши западные коллеги: мы ощущаем Европу как самоценность, и кто знает, не располагаем ли мы, благодаря этому, шансом принять живое участие в ее возрождении. И хотя считается, что это Запад дает нам большие шансы, на самом же деле, пожалуй, именно мы являемся шансом для Запада.

Говоря «мы», я имею в виду не только деятелей культуры. Художественное творчество – это часть гораздо большего целого, оно вырастает из состояния духа огромных человеческих масс. Центральная Европа «возвращается» в Европу или вновь «объединяется» с нею, и я вижу, что делается это с энтузиазмом и отчаянием, с упорством, беспощадностью и надеждой. Если толпы наших сезонных эмигрантов смогут создать угрозу западной части нашего континента, то, возможно, это будет самым большим нашим вкладом в дело обновления Европы. И пусть это звучит несколько двусмысленно, но для меня таким вкладом являются толпы польских и чешских торгашей, венгерских аферистов и даже советских рэкетиров – это они могут привнести в Европу то же самое, что десятилетиями привносили в Штаты иммигранты, – энергию, веру, надежду и жизнелюбие. Измученной Западной Европе необходим вызов. Кто знает, быть может, именно мы ей его и бросим?

Из выступления на открытии семинара «Небо без звезд», организованного Европейской Академией Кино.

Журнал «Кино» (Польша)

Перевел В. ФЕНЧЕНКО

Фото Ю. Федорова

7