Прорва / Prorva (1992)

Кичин Валерий. Праздник меньшинств // Видео-Асс Премьер. – 1994, № 20. – С. 7-9.

ПРАЗДНИК МЕНЬШИНСТВ

Фестивали, как лепрозории мирового кинопроцесса

Сейчас уже почти невозможно вообразить: на первом Московском кинофестивале 1935 года были показаны и отмечены музыкальная комедия «Петер» и диснеевский фильм «Три поросёнка»!

Кажется почти невероятным: на первом Берлинском фестивале в соревнование вступили «Ребекка» Хичкока и «Золушка» Диснея, фильм по опере Оффенбаха «Сказки Гофмана» и даже кинооперетта «Вена танцует» – картины чисто развлекательные. А через год авантюрно-комедийная лента Кристиана-Жака «Фанфан-Тюльпан» даже завоевала там серебряного медведя.

Теперь любой из этих фильмов, пожалуй, был бы признан «нефестивальным». «Петер» – чересчур мелодраматичен, прост по фабуле и явно рассчитан на массовый вкус. «Фанфан» – явно ориентирован на то, чтобы потешать толпу. А слово «оперетта» для истинного эстета вообще звучит непристойно.

С некоторых пор кинофестивали превратились в своего рода резервацию, особую зону, имеющую крайне отдаленное отношение как к реальному кинопроцессу, так и к зрителю. Они вламываются в повседневную киножизнь, подобно ледоколу, разрушающему всю устоявшуюся гармонию пейзажа. Кинотеатры спешно сбрасывают яркое оперенье: их интригующие афиши заменяются деловыми списками-графиками, чей подчеркнутый академизм словно напоминает: потеха кончилась, настало время поработать.

Меняется сам тип кино, культивируемого в фестивальные дни, – такого кино не увидишь в обычное время, оно таится где-то в запасниках студий, сработанное специально для таких оказий.

Меняется зритель. Уже нет семейных выездов в кино. Нет влюбленных парочек. Нет уличной толпы, для которой кино – не более чем часть жизни, момент радости, час расслабухи. Возле фестивального кинотеатра собираются люди хмурые и озабоченные, для которых кино – работа. Необязательно режиссеры или актёры – они как раз недолюбливают смотреть друг на друга. Просто есть такая порода зрителей, посвятивших себя изучению кино, рассматриванию его через лупу, примерно, как филателист изучает марки, или как натуралист-личинку комара.

А это, несомненно, работа. Она омрачает чело и делает человека невосприимчивым к простым, нормальным эмоциям. Превращает его в сноба. Такой вот зритель и вытеснил постепенно из фестивального кинозала нормальную публику. И стал определять фестивальную погоду. Он освистывает то, на что ломятся обычные зрители, он млеет от того, что вызывает массовый исход из кинозала.

Кинофестиваль в Мангейме упоенно крутил длиннейшую «экспериментальную», как было обозначено, картину – плохо экспонированную плёнку с единственным заснятым на ней кадром: возле дома стоит мотоцикл. Стоит пять минут, десять. Вот прошла женщина. Вот проехал мимо автомобиль. И снова стоит. И ничего не происходит. Вообще. Словно от нечего делать глазеешь из окна на ничем не примечательный случайный пейзаж. Только от окна можно в любой момент отойти, а здесь это не так просто: нужно протискиваться через толпу балдеющих обитателей фестивальной резервации.

Зато упомянуть о Шварценеггере или Блэйке Эдвардсе в фестивальных кулуарах было бы дурным тоном.

Дурным тоном до недавнего времени был, как известно, даже чемпион кинокассы Стивен Спилберг. Чтобы попасть на фестивальные орбиты и претендовать на «Оскара», ему надо было забыть на время своих инопланетян и динозавров и сделать политически ангажированный «Список Шиндлера» на высоко котируемую сугубо «фестивальную» тему. Этот фильм, в отличие от его предыдущих работ, не отмечен ни оригинальностью режиссуры или сценарной работы, ни выдающимися актёрскими достижениями, однако именно он принес Спилбергу водопад Оскаров и восторг мировой прессы. Фестивальные предпочтения почти всегда диаметрально противоположны предпочтениям массового зрителя. Их все легче предугадать. Это стало настолько легко, что режиссеры теперь снимают фильмы, специально адресованные тому или иному фестивалю. И часто выигрывают гонку, прибегая к методам чисто спекулятивным – имитируя то модную сегодня стилистику, то социальную или политическую смелость. И хотя имитация видна за километры, фестивальная публика, вскормленная не реальностью, а исключительно новыми киномифами, охотно им рукоплещет.

Если кино, в его первозданном виде, это несомненно развлечение, то кино фестивальное – это несомненно политика. Отбор картин и вердикты жюри заметно зависят от конъюнктуры. И вот завсегдатаи фестивальных салонов с воодушевлением судачат о том, как Берлин сначала делал ставку на Америку, потом качнулся в сторону обновленной России, а теперь явно отдает симпатии пряному Востоку.

В разгар нашей перестройки, когда весь фестивальный Торонто щеголял в маечках с серпом и молотом, особенно высоко ценились фильмы «разоблачительные». Отдельные наши смышленые режиссеры быстро тогда смекнули, чем можно купить фестивальных отборщиков, и крепко приналегли на «чернуху». Появились рыгающие, блюющие, экзотически мочащиеся персонажи картин Виталия Каневского, и они исправно обеспечили режиссеру триумфальное турне по Америке и Европам. Где режиссер вскоре и поселился.

Замечательно воспользовался ситуацией Павел Лунгин – соединив в своем «Луна-парке» сразу несколько модных мотивов, от еврейского до гомосексуального, обильно уснастив картину смачной физиологией и сообщив «русскому» кино необходимую для западного проката «голливудскую» зрелищность (отчего Новый Арбат стал напоминать Брайтон-Бич), он также осел во Франции навсегда.

Одним из фаворитов фестиваля в Салониках оказался украинский фильм «Кислородное голодание», где герой-солдат подвергался немыслимым унижениям только за то, что он – украинец. Художественные качества картины охотно выводились за скобки, куда важнее была затронутая в фильме тема прав человека. Греческие зрители с ужасом взирали на пытки, которым подвергался герой, и политической ориентации фильма было вполне достаточно для успеха у фестивальной публики. Любопытно, что когда образ бывшей советской действительности не совпадал с тем «чернушным» имиджем, который сформировался у

7

западного фестивального зрителя под влиянием конъюнктурных «перестроечных» картин, возникало естественное недоумение. И холодок в зрительном зале. Так случилось в том же Торонто с талантливой «Прорвой» Ивана Дыховичного. Увидев эту изысканную стилизацию под «сталинский китч» и не обнаружив ставшей уже фирменной для нового русского кино физиологичности, публика недоумевала. ‘Это вы нарочно делаете фильмы, чтобы показать, что не все в России было так плохо, – спрашивала меня канадка, большая любительница Сокурова. Лобовые решения его картин, тягостная скука, разлитая в них, настолько уже приучили ее к прямолинейно «чернушному» языку нашего кинематографа, что вся трагичность бравурной «Прорвы» оказалась ею не прочитанной. Именно потому, что русское кино для нее – это кино без актеров, без режиссуры, художника, монтажа, без музыки. И непременно – на скверной чернобелой пленке. И непременно – с плоским, неразборчивым звуком. Кино, родовым признаком которого, в отличие от роскошных, с долби-стерео и на кодаке, фильмов Запада, являются программная неэстетичность, неряшливость, неопрятность.

Она была права. Именно таково российское фестивальное кино, вскормленное усилиями критики и рафинированных отечественных киносмотров-резерваций. Здесь – чем дальше от зрителя, тем лучше. Наибольший успех последнего времени – фильм-дебют Пьянковой «С новым годом, Москва!» примечателен тем, что не имеет ровно никаких шансов заинтересовать сколько-нибудь массовую аудиторию. Его вообще невозможно смотреть из-за неспособности сценариста сколотить драматургию, необаятельных и явно нездоровых натурщиков – что-либо играть, а режиссера -хотя бы слепить художественное единство. И, однако, – приз в Сочи, и уже какая-то там особая стипендия режиссеру как восходящей звезде нашего многострадального киноискусства.

Непрофессиональность становится знаком фестивального кино, и за скобки отечественного кинопроцесса таким образом оказалась выведенной целая когорта ведущих мастеров кинематографа. Именно потому, что они, – мастера. Сегодня невозможно представить себе получающими у себя на родине фестивальный приз Глеба Панфилова или Сергея Соловьева. «Папино кино», как сказали бы неукротимые сторонники малоаппетитной солянки по имени постмодернизм. Вторым фирменным знаком стала патология. Вероятно, сам ход фестивального процесса, постоянная ориентация на все более рафинированную эстетику должны были однажды переродиться в некое новое качество. Поиски оригинального и доселе невиданного были обречены когда-то пересечь границу здравомыслия. Утонченность из качества стала профессией – стала родом извращения.

И тогда любители кино окончательно ушли из фестивальных залов, где уже не оставалось места нормальным человеческим чувствам. Сформировалась публика специфическая – как в залах фестивалей, так и за кулисами. И она все более властно диктует свои предпочтения. Этические. Эстетические. Даже сексуальные. Этот занятный грех, в который впали многие крупные кинофестивали мира, труднопонимаем с точки зрения здравого смысла, его можно объяснить только все более агрессивной экспансией фестивальной и околофестивальной публики, образующей сегодня уже совершенно отчетливый монолит. В этом кругу все более неуютно чувствуют себя случайные зрители, забредшие на огонек в поисках сопереживания, сочувствия, чистоты, идеала, – всего того, что традиционно влекло людей в кино. Изощренность сексуально-фестивальных кино-игрищ ошеломляет. Процент «ненормативных» интересов столь высок, что впору потерять веру в человечество. «Банальная» любовь отвергается фестивалями столь последовательно, а любовные изыски становятся делом столь привычным, что иные фестивальные отборщики уже открыто прокламируют и собственную нетрадиционную сексуальную ориентацию. После чего становится более понятным, почему к относительно скромным по масштабам тематическим гей-смотрам в Сан-Франциско и Голливуде с некоторых пор добавились такие гиганты, как Берлин, Монреаль, Торонто… Преувеличиваю? Судите сами. Постоянными участниками Берлинского фестиваля стали лидеры гомосексуального кино – Джон Грейсон, автор незабвенного «Писсуара», а также недавно умершей от СПИДА Дерек Джармен. В прошлом году Золотого Медведя взял фильм «Свадебный ужин» – столь же заурядный по художественным качествам, сколь неординарный по фабуле (свадьба молодого американца и его китайского друга). В 1994 году «серебром» удостоена кубинская картина «Клубника и шоколад», кокетливо слащавое название которой вполне соответствует художественному уровню – коктейль из марксизма, благородного протеста против гомофобии и призывов к сексуально-политической терпимости. При переполненном зале демонстрировалось «Нулевое спокойствие» Грейсона, гей-мюзикл, кочующий с фестиваля на фестиваль (герой – воскресший из мертвых ученый прошлого века, исследователь, занимавшийся антропологическими исследованиями на основе изучения размеров пениса, на сей раз его заинтересовал феномен СПИДа, и он строит в своем Музее естественной истории величественный Зал Зараз, где танцуют вирусы и синхронно плавают бледные спирохеты в обличье очаровательных лесбиянок. Чисто фестивальное, как видите, кино). Еще одним фаворитом стала лихая картина Жерара Чиккоритти «Париж, Франция», демонстрирующая все виды и подвиды нестандартных утех – от мазохизма через садизм к анальному сексу и пр. В качестве рекламного приглашения на просмотр выдавали фирменный презерватив, украшенный названием этой очередной фестивальной сенсации.

Самое любопытное, что картины, обычно демонстрируемые в грязноватых кинотеатриках Сохо или Плас Пигаль, вдруг стали предметом благосклонного внимания высокоумных эстетов – кульбит столь неожиданный, что старорежимный Чингиз Айтматов, ненароком угодивший в фестивальное жюри недавнего

8

Берлинского фестиваля, поднял в этом жюри сущий бунт. Но не был понят. И поделом чужаку – «пусть не ходит в наш садик!».

Кино «тематическое» стало доминировать на фестивалях. Это не заслуживало бы специального разговора, если бы речь шла о фильмах серьезных достоинств – ну, какому варвару придет в голову считать «тематическими» фильмы класса «Смерть в Венеции» Висконти или хотя бы «Мой личный штат Айдахо» Гаса ван Санта! Пусть последний и опустил ниже всяких пределов свою планку, сняв свою новую картину о лесбиянках с непереводимым названием «Even Cowgirls Get The Blues» – что-то вроде «И ковбойки чувствовать умеют» – в жанре аляповатого вестерна-лубка.

Речь о другом. О все более агрессивном навязывании современному кинематографу вкусов и пристрастий безнадежного, но активного меньшинства. О сложившейся ситуации, когда кинотворцы, похоже, усвоили, что без «этакого» на фестиваль не пробьешься.

И вот уже отдает свою дань модной теме канадский режиссер Дени Аркан, известный такими превосходными картинами, как «Закат американской империи» и «Иисус из Монреаля» – на фестиваль в Торонто он представляет «Любовь и человеческие останки», виртуозную водевиль-драму, «черную комедию» об одиночестве людей, которые живут и любят как бы в разных измерениях, не только говорят и чувствуют, но и существуют на разных языках. Картина профессиональна, отлично сыграна, но мои канадские коллеги справедливо, по-моему, сетовали на ангажированность «социального заказа», на явное стремление приспособиться к вкусам фестиваля.

Если добавить к этому списку последних фестивальных шлягеров картину молодого американца Грегга Араки «Совершенно затраханный», вполне бытовую киноверсию пьесы «М. Баттерфляй», осуществленную Девидом Кронбенгом, действительно выдающееся, эпического звучания полотно Кейджа «Прощай, моя наложница» (о любви двух солистов Пекинской оперы, прошедшей через все перипетии истории нашего века), а также огромное число картин менее примечательных, но столь же приверженных «запретной теме», станет ясно, что гуманизм фестивалей приобретает все более однобокие, флюсообразные формы.

Кино живет своей жизнью, фестивали – своей. Линии их судеб все реже пересекаются. Заканчивается очередной «смотр мирового кино», и кинотеатры с явным облегчением сбрасывают с себя эстетское наслаждение и водружают на прежнее место афиши того кино, какое в кругах киноведов-киноманов презрительно именуют коммерческим.

Там будут любовь и страсть, приключения и романтика, там вновь зазвучит смех – там жизнь вернется в свое нормальное русло. До той поры, пока легкими шагами не придет очередной праздник фестивальных меньшинств.

Валерий КИЧИН

9