Пурпурная роза Каира / The Purple Rose of Cairo (1985)

Притуленко В. Добро пожаловать, Вуди! // Советский экран. – 1989, № 7. – С. 26-27.

эй, на Олимпе!

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ВУДИ!

Сетования на превратности нашей закупочной политики уже становятся традицией. Да и как не сетовать, если множество известных всему миру столпов современного (и не только современного) кинематографа оставались для нас до сей поры за «железным занавесом».

И как-то даже неловко представлять широким зрительским массам знаменитого – да что там мелочиться: великого! – американского комедиографа Вуди Аллена. Вуди Аллена, который, по словам польского кинокритика Гембовского, «для современного мира то же, что модная хлопчатобумажная ткань, – его «носят» всюду».

У нас, сами понимаете, Аллена «не носят». Мелькали в периодике его пьесы, пародии, юморески. Мелькнул и сам Вуди в картине М. Ритта «Подставное лицо», попавшей в наш прокат, не иначе как по причине содержащейся в ней критики голливудских нравов во времена маккартизма. Но запало ли в память наших зрителей обескураженное лицо этого «измученного интеллектуала», длинноносого очкарика, интеллигента-недотепы? Между тем образ Вуди знаменит не менее чем, скажем, персонажи братьев Маркс или Жака Тати, чьи имена опять-таки мало что говорят нашему зрителю. Похоже, что только сравнение с Чаплином прозвучало бы достаточно красноречиво.

«Кто такой Вуди Аллен: сумасшедший или поэт, интеллектуал или спортсмен?» – полушутя-полусерьезно вопрошает мировая кино-пресса. Вероятно, и то, и другое, и четвертое, и двадцать пятое.

Только интеллектуал и, пожалуй, сумасшедший мог выпустить сборник литературных пародий под убийственным названием «Чтобы раз и навсегда покончить со всей культурой». Аллен с поразительной невозмутимостью высмеивает Стриндберга, Ибсена и даже (господи, прости!) Толстого и Достоевского.

Только спортсмен может одновременно быть кино- и телезвездой. драматургом, писателем, аранжировщиком номеров для кабаре, джазистом и, конечно, прежде всего кинорежиссером, ежегодно снимающим по полнометражному фильму, каждый из которых изобилует множеством гэгов, беспрерывной словесной эквилибристикой, неистощимой иронией и самоиронией. пародиями на все. что «носится в воздухе», а заодно и на себя самого.

И только поэт может так неустанно воспевать будничный, суетливый, уродливый и прекрасный мир большого города – Нью-Йорка. Один из самых выдающихся фильмов Аллена так и называется – «Манхэттен». История смешной и печальной любви одновременно, и поэма о городе, столь же живом, нелепом и прекрасном, как прочие – человеческие – персонажи картины.

Так кто же он – сумасшедший или поэт, когда признается в преследующем его страхе: «не было в жизни дня и часа, чтобы я не думал о смерти…» И неустанно «дает бой» этому страху, без конца высмеивая «курносую». Так один из героев Аллена обыгрывает доверчивую Смерть в «очко» и без церемоний выпроваживает старушку. А в финале уморительной пародии на экранизации толстовской «Войны и мира» умерший персонаж удаляется за зловещей белой фигурой с косой, весело приплясывая среди погожего весеннего дня под разудалую музыку.

Как истинный интеллигент – а Вуди Аллен весьма интеллигент-

26

ный комедиограф – он прежде всего смеется над собой: над своей внешностью, своими проблемами и комплексами. И, потешаясь, он преодолевает трудности, неизбежно возникающие на пути маленького, некрасивого, хилого человечка в огромном, безжалостном мире. В этой самоиронии есть великая мудрость и великий демократизм.

Блистательная комедия «Зелиг» стала вершиной его насмешливого, ернического самокопания. Детство героя, проведенное в еврейском квартале, одарило его неожиданной способностью хамелеонски преображаться в зависимости от обстоятельств: среди негров он резко чернеет, среди толстяков – на глазах опухает, с джазистами – он виртуоз джаза, с фашистами – фашист, и так до бесконечности. Однако воспоминания о несчастном детстве «хамелеона» Зелига, которыми он в гипнотическом сне делится с психоаналитиком, даны с таким комичным надрывом, что всякий порыв к сентиментальному состраданию со стороны зрителей пресекается в корне. Ирония режиссера поистине не имеет пределов.

В «Зелиге», изощренно стилизованном под хронику, есть эпизод из игровой картины, якобы снятой в Голливуде о приключениях «хамелеона». ставшего национальным героем, где Вуди Аллен изящно пародирует прекраснодушный стиль великой голливудской эпохи 30-х годов Но вот что интересно, иронией не исчерпывается отношение режиссера к классическим образцам «фабрики грез». О чем и свидетельствует фильм, с которого начнется (и будем надеяться, на этом не закончится) знакомство советских зрителей с творчеством Вуди Аллена – режиссера.

«Пурпурная роза Каира» как будто не является достаточно репрезентативной (то есть представительной) для Аллена – комедиографа. Возможно, это и к лучшему. Ибо если верить бруклинцам, алленовский юмор, замешанный на бруклинском жаргоне, особенностях быта, шутках и анекдотах, непонятен «уже даже американцу, живущему по другую, не бруклинскую сторону Гудзона». Смягчая категоричность этого утверждения, скажем так: понятен, но не до конца.

Зато «Пурпурная роза Каира» доступна каждому зрителю в любой точке земли независимо от вкусов и предпочтений. Это картина о великой магии кино, о его беспредельной власти над человеческой душой и. как ни печально, бессилии перед реальной жизнью. Впрочем, насчет бессилия – это как сказать…

Для Сесилии (Миа Фэрроу), усталой, забитой официантки из дешевенького провинциального кафе, кино становится спасением, второй реальностью, в которую она бежит от побоев тунеядца мужа, от убогого быта и проблем кризисной Америки. Там – на экране – иная жизнь, где мужчины в белых смокингах, уставшие от коктейлей, приемов, премьер и скачек по субботам. увозят избалованных, нарядных женщин в путешествие по Нилу, где наивный красавец археолог влюбляется в эстрадную диву, томно поющую в роскошном ресторане… И Сесилия день за днем смотрит один и тот же фильм с чарующим. экзотическим названием «Пурпурная роза Каира». И вдруг случается чудо: один из экранных героев, а именно красавец археолог Том Бэкстер влюбляется в нее и сходит с экрана в зрительный зал.

Так начинаются похождения идеального киногероя в отнюдь не идеальной жизни.

Влюбленный Том ждет свою Сесилию. спасаясь от дождя в заброшенном луна-парке. Герои покинутого им фильма в растерянности толпятся на экране, сюжет нарушен. и персонажи начинают жить своей жизнью, не выходя, впрочем, за рамки заданных драматургом характеров Дирекция кинотеатра в панике, студийные боссы – в отчаянии. исполнитель роли Тома рискует погубить свою карьеру. И начинается охота на Тома…

У этой печальной сказочной истории отнюдь не сказочный финал, не оставляющий никаких иллюзий. Ироничный Аллен не допустил бы сладкого хэппи-энда. Но, загоняя сказку в жесткие рамки реальной жизни, режиссер тем самым отстаивает и реальную роль кинематографа в этой самой жизни. Понятно, что персонаж, сошедший с экрана, не более чем фантастическое допущение, Но за этим допущением без труда прочитывается мысль о великой преобразующей силе экранного мифа. Том, его бегство к Сесилии и те события, которые это бегство повлекло за собой, взбаламутили сонную жизнь городка, а главное – пусть на время.– подарили бедной женщине мгновения настоящего счастья, в которые она жила сильнее и лучше, чем когда бы то ни было.

У Аллена есть пьеса «Сыграй это еще раз. Сэм», имевшая шумный успех на Бродвее, а затем экранизированная Г Россом. Там великолепный Хэмфри Богарт из знаменитого голливудского фильма «Касабланка» тоже сходит с экрана к скромному, закомплексованному молодому человеку и становится его ближайшим другом, советчиком и учителем. К финалу неловкий герой, пройдя школу этого неотразимого победителя женских сердец, добивается ответного чувства своей возлюбленной. Здесь традиционный для Аллена мотив преодоления комплексов соединен все с той же идеей о реальности киномифа, его действенного влияния на человека из зрительного зала.

Режиссер, конечно же, не отказывает себе в удовольствии поиздеваться над стандартами голливудского фильма – с непременной преданной и фамильярной черной служанкой, со смешным, трогательным героем-провинциалом, которого ждет обязательное счастье в большом городе, с самим этим городом, где жизнь празднична и прекрасна. А Том, наклоняясь, чтобы поцеловать Сесилию, изумленно спрашивает: «Где затемнение? Когда поцелуи становятся жаркими, кадр всегда затемняется».

Условность, полнейшая оторванность от жизни экранного мира всячески подчеркивается и не раз забавно обыгрывается в «Пурпурной розе». И все же нереальный, вымышленный Том Бэкстер странным образом подчиняет себе реальную жизнь. К примеру, оказавшись в борделе, он заставляет проституток взгрустнуть о детях и семейном очаге. А его трогательное прощание с Сесилией подано автором совершенно всерьез и, что называется, «на слезе». А реальное счастье, поманившее героиню, как раз и оказалось мифом. Так, может быть, стоило навсегда уйти с Томом в мир экранной грезы?..

Сообразуясь с духом любезного нашему сердцу соцреализма, надо бы заклеймить всю усыпляющую и отупляющую вредность подобных «грез» за то, что, дескать, отвлекают массы от реальных проблем. Да как-то рука не подымается. Ибо классический голливудский фильм – это, по сути, юность кинематографа. А значит – чистота, наивность и волнующее предчувствие счастья. Это от первого и до последнего кадра выдержанный стиль, ритм, вкус, гармония и соразмерность. Это, наконец, такой высокий профессионализм, который в лучших своих образцах (той же «Касабланке») вырастает до уровня настоящего искусства.

Магия этих фильмов жива и действенна до сих пор вопреки всем уничтожающим разгромам идеологов и убийственному высокомерию интеллектуалов. И Вуди Аллен, оставив иронию и насмешливость, воспевает эту магию старого наивного кино. Он находит в ней нечто большее, чем простое утешительство, – преобразующую силу искусства.

Да, вроде бы сказка, фантазия, идеализм… Но порой эта сказка куда человечнее реальной, жизни, где никто никому и никогда не гарантировал счастья, для которого, говорят, рожден человек… Так что не знаю, как вам, читатель, а мне туда – в темноту кинозала, чтобы вместе с Сесилией смотреть и смотреть, как виртуозный Фред Астер кружит в неземном вальсе воздушную Джинджер Роджерс: «И мне кажется, что я нашел счастье, когда мы вместе танцуем щека к щеке…»

В. ПРИТУЛЕНКО

27