Пятая печать / Az ötödik pecsét (1976)

Полнометражный фильм.

Другое название: «Пятая печать» / «The Fifth Seal» (международное англоязычное название).

Венгрия.
Продолжительность 116 минут.

Режиссёр Золтан Фабри.

Автор сценария Золтан Фабри по роману Ференца Шанты.

Композитор Дьёрдь Вукан
Оператор Дьёрдь Иллеш.

Жанр: драма, военный фильм

Краткое содержание
Венгрия, осень 1944-го года, вскоре после салашистского переворота. Часовщик Миклош Дюрица (Лайош Озе), агент по продаже книг Ласло Кираи (Ласло Маркуш) и столяр Янош Ковач (Шандор Хорват) по обыкновению собираются в питейном заведении у закадычного приятеля, трактирщика Белы (Ференц Бенце), чтобы скоротать пасмурный вечерок. Ничем не примечательное времяпровождение нарушает разве что визит случайного посетителя, мастера художественной фотографии Кароя Кесеи (Иштван Деги), вернувшегося с фронта искалеченным.

Также в ролях: Золтан Латинович (человек в штатском, допрашивающий задержанных), Дьёрдь Черхалми (приговорённый к смерти; «Иисус»), Дьёрдь Банффи (Магаш), Йожеф Вандор (Мацак).

© Евгений Нефёдов, AllOfCinema.com

Рецензия

© Евгений Нефёдов, AllOfCinema.com, 24.03.2013

Авторская оценка 9/10

(при копировании текста активная ссылка на первоисточник обязательна)

«Пятая печать» принесла Золтану Фабри второй золотой приз Московского международного кинофестиваля¹ – но, в отличие от первого обращения к прозе Ференца Шанты (после «Двадцати часов» /1965/ к нему пришло международное признание), режиссёр отказывается от широты эпического охвата жизни страны, снимая произведение, скорее, камерное. Большей частью – ограниченное стенами трактира с наглухо зашторенными окнами, квартир, в которые приятели возвращаются после проведённого в дружеской беседе вечера, да тюремных застенков, куда их доставляют следующей ночью. Авторы словно поддерживают в стремлении укрыться от глобальных потрясений своих героев, довольствующихся участью маленьких людей и находящих успокоение в мысли, что в тревожное время сумели сохранить чистоту совести, – но лишь до определённого момента. Когда Дюрица, словно оглоушенный, безотчётно старающийся держать руки, перепачканные в крови, как можно дальше от себя, неторопливо бредёт в финале по улицам, которые, по странному совпадению, подвергаются бомбардировке, это помимо прочего воспринимается свидетельством того, что от Большой Истории – не утаиться.

«Ну, и что из этого? Вы что, теперь никогда не умрёте?» – издевательски вопрошает часовщик, выслушав хвастливую речь Кираи о том, какими трудами и какой ценой удалось достать дефицитную телячью грудинку. Умудрённый опытом трактирщик советует приятелям не обращать внимания на слова Миклоша, известного насмешника и циника, которого хлебом не корми – только дай подначить ближнего. Вечер протекает в доброжелательных и ни к чему не обязывающих диспутах о рецептах приготовления мясных блюд, женщинах и политике. И даже просьба присоединиться к компании со стороны случайного посетителя, увечного Кесеи, мимоходом упоминающего о военном прошлом и с гордостью делящегося соображениями о своей профессии (не фотограф, а именно мастер художественной фотографии) не обещает ничего экстраординарного. Смятение в умы привносит лишь притча о Томоцеускакатити и Дюдю, изложенная Дюрицей, который оставляет собеседникам пять минут, чтобы сделать сложнейший нравственный выбор – решить, кем стать в следующей жизни: властителем острова Люч Люч, безусловно убеждённым в правоте собственных поступков, какими бы изуверскими они ни казались, или бесправным рабом, безропотно сносящим все испытания?

Золтан Фабри блестяще подтверждает звание мастера мирового уровня, доказывая, как впечатляюще (по сути, исчерпывающе) на сугубо частном примере можно поведать о ключевом отрезке национальной истории, в данном случае – о периоде сразу после передачи Хорти власти Фалаши, лидеру партии «Скрещённые стрелы», развернувшему террор на пока не освобождённой территории Венгрии. Подобно тому, как Бела, потчующий ниланшистов запрещённой палинкой, случайно узнаёт о готовящемся аресте господина Сабо, живущего по соседству, в доме 17 «Б», задержание друзей с последующим допросом с пристрастием не представляет собой ничего экстраординарного. Самоуверенный молодчик относится к инциденту, как к рутинной работе, привычно унижая, избивая и готовясь казнить бедолаг, которых отнюдь не считает серьёзной угрозой правопорядку, в отличие от организаторов участившихся диверсий и покушений. Однако проницательный коллега² справедливо указывает на ограниченность подобных рассуждений, зря в корень – доказывая, что режим покажет слабину, какая бы мера ни была принята: расстрел или, наоборот, освобождение людей, затаивших в душе обиду. Единственный выход – внутренне сломить злосчастных обывателей, показать, какими беспомощными и ничтожными они являются. Как легко, спасая свои жалкие шкуры, совершат поступок, который считают подлым… Собственно, за приватным «производственным» спором проглядывает столкновение двух великих концепций власти – назовём их условно «макиавеллевской» и «грамшистской». Человек в штатском, отличающийся безупречными манерами и скрывающий глаза под солнцезащитными очками, отстаивает мысль о необходимости не подавления грубой силой, а тотального подчинения на внутреннем, мировоззренческом, «молекулярном» уровне. В том и глубинный смысл подстроенного испытания, призванного подтвердить тезис о слабости человеческой натуры вообще и жалкой филистерской душонки в частности, которое (вероятно, как и деяния Томоцеускакатити) только со стороны, непосвящённому, может показаться банальным удовлетворением изощрённых садистских наклонностей.

По иронии судьбы, картина, дополнительно попав в конкурс МКФ в Берлине, уступила советской ленте «Восхождение» /1977/, тоже о войне и тоже – о самоопределении, которое приходится делать не отвлечённо, на словах, а на деле. Фабри, на мой взгляд, превзошёл Ларису Шепитько – и не только из-за виртуозного владения киноязыком, в частности, благодаря органичному вплетению в ткань повествования авангардистских приёмов. Упоминание³ Кираи о Иерониме Босхе, книгу в прекрасном издании с репродукциями которого (вместе с трудом по романской архитектуре) как раз удалось выменять на вожделённую грудинку, становится поводом для причудливых коллажей образов с полотен живописца, внушающих смесь ужаса и отвращения, перебивающих размеренную беседу, а затем – материализующихся в его сознании во время интимного уединения с любовницей. Если в повести Василя Быкова «Сотников» и экранизации неправота Рыбака, хоть и заплутавшего на войне, всё-таки не подлежит сомнению, в «Пятой печати» сама ситуация исключает одномерность выводов. Кинематографисты сознательно, надо полагать, усиливают смятение зрителя, позволяя Карою невнятно, скороговоркой (буквально: «… я буду свидетельствовать во имя их спасения») озвучить решение донести на завсегдатаев трактира – и придавая подпольщику, взорвавшему склад с оружием, неявное сходство с ним. И пусть религиозные переживания фотографа, уязвлённого в самое сердце и, цитируя отрывок из Апокалипсиса⁴, считающего себя спасителем, истово верящего в благость совершаемого поступка, не служат ему достаточным оправданием. А мужество товарищей, считавших себя скромными мещанами, но в ответственный момент (к собственному удивлению!) проявивших лучшие человеческие качества, вызывает искреннее восхищение и веру в людей – людей простых, отнюдь не героического склада характера, ценой жизни отказывающихся надругаться над мучеником. Не могущих, если продолжить христианские параллели, приложить руку к новому «Распятию»… Другое дело – поступок Дюрицы, о чьей высокой нелегальной миссии (спасение детей убитых ниланшиствами родителей) мы уже знаем. Логика жизни сложней и тоньше умозрительных выводов, опровергаемых, как правило, самой реальностью. Авторы оставляют на совести каждого зрителя решить – «предателем или героем» следует считать часовщика…

.

__________
1 – Наряду с «Концом недели» /1977/ Хуана Антонио Бардема и «Мимино» /1977/ Георгия Данелии.
2 – Гениальная роль Золтана Латиновича, ставшая достойным прощанием (премьера состоялась спустя четыре месяца после его смерти) выдающегося артиста.
3 – Между прочим, отсутствовавшее в повести, опубликованной в 1963-м году.
4 – Откровения Иоанна Богослова, глава 6:
«9. И когда Он снял пятую печать, я увидел под жертвенником души убиенных за слово Божие и за свидетельство, которое они имели.
10. И возопили они громким голосом, говоря: доколе, Владыка Святый и Истинный, не судишь и не мстишь живущим на земле за кровь нашу?»

Прим.: рецензия публикуется впервые

---