Солярис (1972): материалы

Лазарев Лазарь. Фридрих Горенштейн: «Думаю, что хорошо знаю Россию…» // Видео-Асс PREMIERE. – 1995, № 31. – С. 59.

ФРИДРИХ ГОРЕНШТЕЙН

«ДУМАЮ, ЧТО ХОРОШО ЗНАЮ РОССИЮ…»

Фридриха Горенштейна начали у нас печатать, когда девятый вал эмигрантской литературы схлынул. Это было как триумфальное шествие. Его вещи появились сразу во многих столичных журналах: после «Театра» и «Юности» – в «Искусстве кино», «Огоньке», «Знамени», «Дружбе народов», «Октябре» и опять в «Искусстве кино», «Знамени», «Дружбе народов». Издательство «Слово» выпустило трехтомник его избранных произведений, что в нынешние времена событие редкостное.

Имя Фридриха Горенштейна, прежде совершенно неведомое широкому читателю и мало что говорившее даже большинству причастных к литературному цеху, встало в критических обзорах современной словесности в первый ряд. В «Независимой газете» в анкете критиков, подводивших итоги 1991 литературного года, он оказался лидером. Булат Окуджава говорил в интервью: «В минувшем году я впервые по-настоящему прочитал Фридриха Горенштейна. Для меня это было открытием и большой радостью. Мне кажется, он один из самых интересных современных прозаиков». И Юрий Нагибин видел в Горенштейне художника «платоновской мощи и глубины». И один из самых авторитетных филологов Вячеслав Иванов, тоже отметив «платоновскую жестокую силу» образов Горенштейна, ставит его прозу в ряд с такими вершинными явлениями современной мировой литературы, как магический реализм Варгаса Льосы, Гарсиа Маркеса, романы-притчи Франца Кафки, но при этом подчеркивает, что он воплощает «в своем поколении боль и силу великой русской прозаической традиции, которой принадлежит неотрывно».

Когда пришёл наконец час славы Горенштейна, уже почти никто не помнил, что начинал он в Советском Союзе, и это был один из самых многообещающих литературных дебютов. В 1964 году в «Юности» был напечатан его первый рассказ «Дом с башенкой», привлекший внимание самых строгих ценителей: незаурядный талант автора признали Юрий Трифонов и Виктор Розов, Юрий Нагибин и Алесь Адамович, Андрей Тарковский и Марк Розовский. Горенштейн недавно в интервью вспоминал, как был написан этот рассказ: «Я приехал из Киева в 62-м году, до этого учился в Днепропетровском горном институте, там можно было оформить документы, чтобы не влезали в биографию. Работал на шахтах Урала и Украины, жил в самых низах, поэтому думаю, что хорошо знаю Россию. Поступал на Высшие сценарные курсы – не приняли. Но удалось как-то зацепиться вольнослушателем, без стипендии. Тяжело было. В первую же неделю, сидя в библиотеке, написал «Дом с башенкой». До этого писал, но все это была предлитература. Сейчас бы за неделю не смог написать…»

Фридрих Горенштейн родился в 1932 году в Киеве. Его отец, киевский профессор, был репрессирован по одному из бесчисленных состряпанных после убийства Кирова дел и погиб в застенках НКВД. Мать, опасаясь – вполне обоснованно, – что и ее ждет участь мужа, несколько лет скиталась с трехлетним сыном без постоянного жилья и регулярного заработка в провинции, укрываясь у родственников и знакомых. В войну во время эвакуации она в эшелоне заболела и умерла, а Фридриха сдали в детский дом. Так что на своей шкуре он познал беспросветно жалкую и унизительную жизнь человека без прав, без собственного угла, с замаранной анкетой, беззащитного перед любым произволом. Многие драматические мотивы в книгах Горенштейна – раннее сиротство, заброшенность, безысходное одиночество в многолюдье затурканных, приученных к равнодушию обывателей, скрываемое, но несмываемое клеймо сына «врага народа», социальное и национальное отщепенство и изгойство – навеяны собственной горемычной судьбой, не понаслышке он знает все это… Блистательный литературный дебют Горенштейна продолжения, однако, не имел. Его не печатали. Но в эти глухие, беспросветные годы он работал с неистовым упорством, с поразительной одержимостью, с полной самоотдачей, с такой целеустремленностью, словно бы его осаждали редакции, нетерпеливо ожидающие, когда же автор кончит новую вещь.

В 1980 году он вынужден был эмигрировать – уехал в Вену, а потом перебрался в Берлин (еще Западный), где живет и сейчас, и оставил у меня два объемистых картонных контейнера, набитых рукописями.

Как существовать писателю, которого не печатают? «Плохо жил. На сценарии», – отвечает на эти вопросы Горенштейн. Он писал прозаические вещи, которые нельзя было даже предложить редакциям, а рукописи давал читать немногим – по пальцам можно перечесть. Кормило его кино, но и эта работа не стала отхожим промыслом – по-настоящему одаренный человек органически не может халтурить, за что он не возьмется, все у него получается хорошо, все отмечено талантом. Не случайно с Горенштейном сотрудничали талантливые режиссеры. По его сценарию Али Хамраев поставил «Седьмую пулю», по сценарию, написанному Горенштейном с Андреем Михалковым-Кончаловским, Никита Михалков снял «Рабу любви». Для Андрея Тарковского Горенштейн сделал сценарий по лемовскому «Солярису». Потом они вместе с Тарковским, который тогда тоже сидел на мели, сочинял сценарии. Особенно интересным мне казался сценарий по мотивам фантастического романа Александра Беляева «Ариэль». Жаль, что этот и некоторые другие сценарии, написанные Горенштейном, не были поставлены (помню еще очень хороший его сценарий – экранизацию собственного рассказа «Старушки», помню кинороман «Скрябин», представлявший собой и самоценное прозаическое произведение). Он и в эмиграции не порывает связей с кино: написал о бароне Унгерне, о Марке Шагале – «Летит себе аэроплан» (это тоже кинороман – яркая самобытная проза, обещающая интересный фильм).

Вытолкнула Горенштейна в эмиграцию публикация в альманахе «Метрополь» повести «Ступени» и все, что за этим последовало: воинственные писательские собрания и грозная газетная кампания по проработке далекого от политики и даже не ставшего книгой сборника, шельмование и преследование участвовавших в нем авторов. Для Горенштейна травля, кроме всего прочего, означала, что он лишался средств к существованию. Впрочем, уезжал за рубеж Горенштейн без всякого шума, нередко служившего покидавшему родину писателю своеобразной рекламой, облегчавшей хотя бы на первых порах неустроенное, бесприютное эмигрантское житье. Но каждому свое. Видно, не зря говорят, что путешествие – перемена декорации, актеры не изменяются. Горенштейн и за рубежом ведет почти затворническую жизнь, чураясь шумных литературных и киношных «тусовок», – он напряженно и плодотворно работает.

Лазарь ЛАЗАРЕВ

59