Вкус вишни / Ta’m e guilass / Le goût de la cerise (1997)
Полнометражный фильм («Золотая пальмовая ветвь» Каннского МКФ).
Другие названия: «Вкус черешни» (вариант перевода названия), «Вкус вишни» / «Taste of Cherry» (международное англоязычное название).
Иран, Франция.
Продолжительность 95 минут.
Режиссёр Аббас Киаростами.
Автор сценария Аббас Киаростами.
Оператор Хомаюн Пайвар.
Жанр: драма
Краткое содержание
Господин Бади (Хомаюн Эршади), иранец средних лет, разъезжает на джипе по пыльным дорогам в окрестностях Тегерана. Решив совершить самоубийство — принять смертельную дозу снотворного, он ищет человека, который бы за значительное вознаграждение согласился предать бренное тело земле. Поначалу все отказываются. Лишь господин Багери (Абдулрахман Багери), престарелый таксидермист, даёт слово посодействовать, надеясь, что деньги помогут излечить тяжело больного сына. Упокоится ли Бади с миром?
Также в ролях: Афшин Хоршид Бахтиари (солдат), Сафар Али Моради (солдат), Мир Хоссейн Нури (семинарист), Ахмад Ансари.
Евгений Нефёдов, AllOfCinema.com
Рецензия
© Евгений Нефёдов, AllOfCinema.com, 29.10.2017
Авторская оценка 9/10
(при копировании текста активная ссылка на первоисточник обязательна)
К моменту выхода фильма Аббас Киаростами уже получил признание благодаря своим ранним постановкам – и даже успел принять участие в создании международных киноальманахов. Однако именно «Вкус вишни» стал первым проектом великого (надеюсь, эпитет не вызовет возражений) иранского кинематографиста, реализованным при финансовой поддержке западных, в данном случае – французских, продюсеров, а значит, рассчитанным на международный художественный резонанс. «Золотая пальмовая ветвь» Каннского МКФ, а также включение картины в число десяти самых заметных кинолент сезона легендарным киноведческим журналом «Кайю дю синема» со всей очевидностью доказывают, что надежды авторов оправдались.
Возможно, данное обстоятельство вызовет опасения в том духе, что вмешательство не могло не найти своего отражения. Да, режиссёр-сценарист, кажется, и не стремится уклониться от демонстрации влияния, оказанного на его воззрения культурой Запада, не отрицая ассоциации, например, с философией и творчеством ведущих экзистенциалистов1. Долгие, неспешные, однообразные кадры разъездов Бади по ярко-жёлтой, выжженной солнцем местности, его негромкие и внешне необязательные разговоры с людьми, встречаемыми по пути, меняющиеся крупные планы лиц собеседников – всё это могло бы изрядно утомить, если б не контекст. При этом пролог держит в недоумении, заставляя теряться в догадках относительно странной высокооплачиваемой работы, предлагаемой Бади незнакомцам, в дальнейшем же, после раскрытия тайны, – буквально каждое слово и даже незначительное происшествие наполняются особым смыслом, контрастируя с предстоящим печальным событием и произошедшей трагедией. Трагедией, так и оставшейся неведомой – но настолько серьёзной, что погрузила здорового, полного сил, далеко не бедствующего мужчину в состояние беспросветного уныния, относимого им самим к тягчайшему греху… Не может не обратить на себя внимания и введение злободневных политических мотивов, составляющих, по Киаростами, неотъемлемую часть жизни родной страны. Это образ совестливого молодого курда, парой месяцев ранее призванного в армию и намеревающегося вернуться в Курдистан, по-прежнему подвергаемый притеснениям, который в панике покидает джип. Это встреча с охранником закрытого цементного завода, эмигрировавшего, спасаясь от войны, из Афганистана, и глубокомысленный диалог с его соотечественником – семинаристом, прибывшим, чтобы постичь основы ислама. Наконец, навязчивый рефрен звука марширующих солдат, возникающих в финальных кадрах. Не причиной ли всему прошлое Бади, чья служба в армии, как ясно из монолога, пришлась тоже – на крайне неспокойное время? Кто знает… Якобы случайные фрагменты на поверку придают картине черты зашифрованной притчи, исполненной символики и в иносказательном ключе, почти как в творчестве испанца Карлоса Сауры франкистского периода, повествующей о тревожных общественных явлениях, находящихся под печатью запрета цензуры. А эпилог с обнажением мотива «фильма в фильме» является – не иначе – данью уважения европейским коллегам, начиная с Федерико Феллини.
Однако всё это выражает в лучшем случае часть замысла, наиболее понятную и близкую западным зрителям. Аббас Киаростами не случайно предпосылает в качестве эпиграфа слова, помещённые в Коране за названиями всех (кроме девятой) сур: «Во имя Аллаха2, всемилостивого и милосердного». Пожилой господин Багери, надеясь переубедить нанимателя, делится воспоминаниями о том, как вкус тутовых ягод однажды заставил его отказаться от сильного желания наложить на себя руки. Да и в способе совершения самоубийства, на котором остановил выбор Бади, особо подчёркивающий, что утром он всё-таки может остаться в живых – и тогда надо будет лишь помочь выбраться из ямы, чувствуется безграничное доверие (вера!) мудрости и всепрощающей доброте Всевышнего. Готовность предать себя в Его руки в любой момент, а тем более – в момент столь важный. Не удивительно, что Божественная Природа, непостижимая и прекрасная, как вкус зрелой вишни, так чутко и быстро реагирует на изменения душевного состояния человека, кончина которого сопровождается уходом с небосклона месяца, скрывающегося за чёрными тучами, погрузив землю в беспроглядную тьму.
.
__________
1 – Достаточно упомянуть Луи Маля с пронзительным «Блуждающим огоньком» /1963/, также поведавшим о человеке, решившем добровольно оставить наш бренный мир.
2 – Точнее было бы сказать «Бога», помня, что именно так это слово переводится с арабского языка.
Прим.: рецензия впервые опубликована на сайте World Art
Материалы о фильме:
Сэ Ку-цэв. Третий мир или дальний свет? // Видео-Асс Известия. – 1998, № 02 (37). – С. 88-89.
Добавить комментарий