Зануда / L’emmerdeur / Il rompiballe (1973)

Баратов Николай. Дон-Кихот из Брюсселя // Ровесник. – 1981, № 10. – С. 26-28.

ДОН-КИХОТ ИЗ БРЮССЕЛЯ

Николай БАРАТОВ

Фото автора

В голубой свет прожекторов входит высокий сутуловатый человек. Он не улыбается, не раскланивается, он внимательно смотрит в зал. На нем простой темный костюм, черный галстук. Скрытый за вторым занавесом оркестр начинает тихо наигрывать мелодию, следует аккорд в полную силу:

Слишком просто войти в церковь,

Излить все мерзости,

накопившиеся в душе,

Перед кюре, который, в сером

свете,

Закрывает глаза, чтобы легче было простить нас.

Помолчи же, Большой Жак,

Что ты знаешь о господе боге?

Церковные гимны, икона –

Больше ты ничего не знаешь.

Слишком легко, когда окончены

войны,

Орать, что эта была последней.

Друг буржуа, я вам завидую –

Вы совсем не замечаете ваших кладбищ.

Помолчи же, Большой Жак,

И пусть они кричат,

Пусть они плачут от радости.

Помолчи ты, который даже

не был солдатом…

И скажи себе, Большой Жак,

Повторяй-ка себе почаще:

Слишком просто Притворяться…

Человек в черном костюме внимательно смотрит в зал, проверяет, как он реагирует на имя Большой Жак – презрительную кличку французского буржуа.

Зал реагирует так, как и ожидалось, – зал ежится, залу не по себе, но зал делает вид, что это не о нем. Каждый уверен, что Большой Жак – это уж точно не он. И потому каждый аплодирует с удвоенным рвением.

Но человек в черном костюме милосерден. Взмахом руки он подает сигнал оркестру, и шум в зале гаснет.

Разреши мне стать

тенью твоей тени,

тенью твоей руки,

тенью твоей собаки…

Не покидай меня…

Он не играл, не протягивал рук, не смотрел вдаль молящими глазами. Он стоял перед микрофоном весь сжавшись, втянув голову в плечи, зажмурив глаза, как в ожидании неминуемого удара.

Эта песня сделала певца – Жака Бреля – всемирно известным. Ее исполняли на многих языках десятки певцов, но никто не мог спеть ее лучше автора.

Как пишутся биографические очерки? Родился в двадцать девятом в Бельгии, в семье владельца картонной фабрики. Сказанное предполагает, раз стал певцом, значит, пришлось пройти через бунт и отлучение – владельцы фабрик вряд ли хотят видеть своих детей артистами. Да, и у Бреля было так: бегство от семьи, первая запись, тайком пересланная другом в Париж известному открывателю талантов Жаку Канетти, приглашение приехать на прослушивание и…

И вот тут сбой. Никакого успеха, никаких надежд, выпрошенное у владельца какого-то кафе разрешение петь вечерами – Брель платил за право петь мытьем посуды. И так пять лет. Это очень долго. Обычно блудные сыновья в таких случаях либо возвращаются в родительское лоно, либо начинают петь то, что всем угодно, либо…

За эти пять лет Брель еще сильнее возненавидел среду, из которой вышел. И стихи его стали еще более беспощадными.

С сердцами в тепле и холе,

с глазами в кружке пива,

у толстого Адриенна

де Монталана,

26

с другом Жожо

и другом Пьером

мы пропивали свои двадцать лет.

Жожо воображал себя

Вольтером,

а Пьер – Казановой,

а я, самый гордый,

я воображал себя самим собой.

И когда около полуночи мимо нас

проходили нотариусы, вышедшие из отеля

«Три фазана»,

мы издевались над ними и пели им песню:

«Буржуа как свиньи,

чем старше, тем глупее.

Буржуа как свиньи,

чем старше, тем…»

С глазами, устремленными

в землю,

в баре отеля «Три фазана»

с метром Жожо

и метром Пьером

мы проводили время среди

других нотариусов.

Жожо рассуждает о Вольтере,

а Пьер – о Казанове,

а я, по-прежнему самый гордый,

я говорю о себе самом.

И когда мы выходим,

молодые повесы поют нам:

«Буржуа как свиньи,

чем старше, тем глупее,

буржуа как свиньи,

чем старше, тем…»

Он был молод и писал о любви, но как писал! В 1957 году песня Жака Бреля «Когда есть лишь любовь» получает «Гран-при дю диск», и пластинка расходится миллионами экземпляров:

Когда есть лишь любовь,

чтобы ответить пушкам,

и только песня,

чтобы заглушить бой барабана.

Тогда, не имея ничего,

кроме силы любить,

мы возьмем в наши руки,

друзья, весь мир.

К нему шла слава. Он встречал ее с открытым забралом. Он был нежен в нежнейших своих песнях о любви, в них он был беззащитен, и был он смел, когда пел о том, что тупость и ханжество могут отравить, испоганить и любовь: человек приносит любимой не цветы, нет, – купил конфет, потому что «сласти красят наш буфет»; девушка прекрасная танцует на площади, а обыватели закрывают окна – они не хотят смотреть на красоту.

Тупость и ханжество – в этом видел он своих врагов и врагов всего мира.

До их появления мужчина был

принцем,

женщина принцессой,

а любовь – тихой провинцией.

Но вот они явились, и мужчина

стал нищим,

провинция умерла,

а принцесса продает себя.

Потому что они изобрели любовь,

которая грешна.

Любовь, которая превратилась

в сделку на рынке,

где правят сводницы.

И все это – с тех пор,

как они цивилизовались.

Обезьяны, обезьяны,

обезьяны из моего квартала.

До их появления на земле

царил мир.

Тогда на десять слонов

приходился только один военный,

Но вот они явились,

и ударами палок

государственный ум изгнал

разум.

Потому что они изобрели

железо, чтобы сажать на кол,

газовую камеру и электрический

стул,

и напалм, и атомную бомбу.

И все это с тех пор,

как они цивилизовались,

Обезьяны, обезьяны,

обезьяны из моего квартала.

«Обезьяны» негодовали: «Напоминаем вам, месье Брель, что до Брюсселя часто ходят очень удобные поезда».

Но побороть его славу даже «обезьяны» не могли. Он сам ее победил. Он мог бы спокойно жить и стричь купоны со своего таланта, но тогда… Тогда это было бы обезьянничанье. Жак Брель решил иначе. Его мало интересовали пластинки, ему нужно было живое общение со зрителем. Он считал, что зал надо брать приступом, как крепость, и потому ему было неинтересно выступать в столичных концертных залах, где публика состоит в основном из поклонников или, во всяком случае, из людей, уже знакомых с творчеством певца. Жак Брель отправляется в глухие провинциальные городки, в которых редко показываются звезды парижской эстрады.

Он месяцами – вдень по концерту – колесит из городка в городок, выступая в кинотеатрах, в кафе, в дансингах, отсыпаясь в автобусах и поездах. Так, завоевывая зал за залом, он объехал

27

все самые дальние и глухие уголки Франции, так Жак Брель стал популярным певцом в прямом смысле этого слова, ведь первое значение французского слова «попюлер» – «народный» и только потом – «популярный как известный, прославленный».

Их было два – народных певца Франции: Эдит Пиаф и Жак Брель. Их часто сравнивают, хотя что вроде бы может быть общего у людей со столь разной судьбой – дочери парижского дна и сына богатых брюссельских буржуа. Но ими владела одна страсть – песня, они оба не щадили себя, оба сжигали и в конце концов сожгли себя в огне собственного таланта. Так, Брель, если он не взмокал после третьей песни, – а их в каждом концерте никогда не было меньше шестнадцати, – считал, что он обманывает зрителя. За двухчасовое выступление, в течение которого он был вынужден по нескольку раз менять рубашку, он терял по три килограмма веса. И так каждый концерт, независимо от того, полон ли зал, выступает он в Париже, Нью-Йорке или в захолустном городке канадского Квебека, французского Прованса или бельгийского Брабанта.

За хором

рыданий и плача

и за гневными криками

людей, которые полны страха,

за гулом

улиц и строек,

за воем сирен,

за руганью извозчиков,

за гамом детей,

играющих в войну,

и разговорами взрослых,

которые заставляют нас

устраивать эти войны,

мы должны слышать птиц

в глубине леса, шепот лета,

кровь, которая бродит в твоих

жилах,

колыбельные матерей,

молитвы детей и дыхание земли,

которая сладко засыпает.

Он умел петь о надежде, и он умел ненавидеть, потому что тупость и ханжество угрожали всей земле:

Мой друг капрал – настоящий

поэт.

В своем саду, когда приходит

лето,

надо видеть, как он сажает

свои автоматы или же роет свои маленькие

траншеи…

Мой друг – тихий мечтатель.

Париж для него – казарма.

А рейх – небольшое поле,

засаженное цветами и

простирающееся от Москвы до Оверни.

Он мечтает вновь увидеть

Париж весной, продефилировать по нему

во главе своих солдат, напевая веселую песенку

о Гретхен…

Социальное звучание песен Бреля нравилось далеко не всем. Помню разговор с одним из коллег, французским журналистом, с которым мы долго прожили бок о бок в одной африканской стране и даже немного подружились. Так вот, говоря о французских шансонье, мы «спелись» по поводу Шарля Азнавура, но совершенно разошлись в мнениях о Бреле.

– Брель – это грубо, неизящно, его тяжело слушать, – сказал он. А узнав, что мне нравятся также песни Жоржа Брассенса и Сержа Реджани, рассмеявшись, добавил:

– Ну конечно, ведь ты красный.

– ?..

– Не удивляйся! У нас этих трех певцов больше всего любят молодые левые. И Брель ведь не случайно ездил на Всемирный фестиваль молодежи в Хельсинки и участвовал в праздниках «Юманите».

Сам Брель, наверное, только усмехнулся бы, услышав эти слова. Он не высказывал своих политических убеждений. За него это делали песни.

Но в чем был прав мой французский коллега, так это в том, что слушать песни Жака Бреля нелегко. Их нельзя использовать как музыку для танцев или в качестве фона во время застолья, когда гостям не о чем говорить. Песни Жака Бреля, как книга, требуют внимания и участия, они заставляют думать. Потому-то они и живут вот уже третий десяток лет. И будут жить долго в отличие от милых шлягеров, способных в лучшем случае вызвать приятное воспоминание о минувших годах, как засохший листок в давно не раскрывавшейся книге.

16 мая 1967 года, после концерта на сцене небольшого кинотеатра на окраине городка Рубе на севере Франции, Жак Брель неожиданно обратился к зрителям с лаконичной речью. Он сказал, что это его последнее выступление и он больше никогда не выйдет на эстраду. Никто тогда во Франции не хотел верить в серьезность принятого Брелем решения. Действительно, кто мог поверить в добровольный уход певца, находящегося в самом зените славы? Причина стала известна много лет спустя, а тогда газеты писали, что это каприз и Брель вернется. Но они ошибались, так же как ошибся отец Жака, уверенный в скором возвращении блудного сына на картонную фабрику.

Брель не бросает полностью артистическую жизнь. В 1960 году он ставит в Париже мюзикл «Человек из Ламанчи», переделав его на свой манер и написав основные песни. Он сам играет в нем Дон-Кихота – персонаж, близкий ему по духу, по мальчишеской вере в возможность победы над злом. Жак Брель продолжает сниматься в кино, он сыграл в 10 фильмах, в двух из них он был также режиссером. Советский зритель видел Жака Бреля в трех фильмах: «Профессиональный риск», «Убийцы во имя закона» и «Зануда». Он был прекрасным актером, но в кино пошел, похоже, из упрямства и желания превзойти свой комплекс неполноценности– Жак Брель считал, что он очень некрасив. И он победил себя, сыграв самые разнообразные роли – провинциального учителя и рыцаря-любовника, смелого и решительного следователя и главаря банды анархистов.

А потом в 1969 году был полный уход, почти бегство – Жак Брель уплыл на яхте в неизвестном направлении, и даже вездесущие журналисты не могли отыскать его следа. Тогда же в газетах появились слухи, что Жак Брель тяжело болен и уехал умирать, прячась от чужих глаз, как смертельно раненное животное. Три года спустя он на несколько дней появился в Париже, чтобы инкогнито присутствовать на премьере американского музыкального, посвященного ему фильма, который назывался «Жак Брель жив, счастлив и живет в Париже». Журнал «Пари-матч» опубликовал тогда снимки – Жак Брель с искаженным от ярости лицом срывает с себя плащ, чтобы удобнее было дать взбучку увязавшимся за ним фоторепортерам.

Потом он поселяется на противоположной от Парижа стороне земного шара, на острове Хива-Оа, входящем в Маркизский архипелаг. Он знает, что неизлечимо болен, знает очень давно, но у него хватает силы и мужества бороться с разъедающим его недугом. Жак Брель продолжает писать песни, и в них все сильнее проявляется тема смерти.

Смерть ждет под подушкой,

что я забуду проснуться…

Смерть ждет меня в твоих

светлых руках,

которые должны будут закрыть

мои веки,

чтобы легче расстаться с

уходящим временем…

Эта песня так и называлась «Смерть», а в «Последнем ужине», одной из лучших своих песен, Жак Брель говорил:

В моей трубке я сожгу

мои воспоминания детства,

мои несбывшиеся мечты

и остатки надежд.

И я сохраню, чтобы одеть

мою душу,

лишь образ розового куста

и имя женщины…

И в запахе цветов,

который скоро угаснет,

я знаю, что мне станет страшно,

но это в последний раз.

Жак Брель был смелым человеком и боролся до последнего. В 1977 году он приехал в Париж и привез последние девятнадцать песен, двенадцать из них вышли на пластинке, которая называлась просто «Брель» и разошлась миллионом экземпляров. Франция не забыла его: Дон-Кихота, который хотел песнями победить зло и глупость. Он умер в 1978 году. Все его песни поют. Но никому не удалось еще спеть их лучше Жака Бреля.

28