Афера / The Sting (1973)

Абдуллаева Зара. На rendez-vous с Александром Абдуловым // Искусство кино. – 1992, № 7. – С. 90-94.

Интервью «ИК»

Зара Абдуллаева

Первый план

На rendez-vous с Александром Абдуловым

…Нам нравится в нем порода – тавро настоящего мужчины. Но, нацеленные на духовные искания, мы чувствуем, что в этой породе есть и то, что нам не по нраву. Может быть, порочность?.. Нашей тяге к подлинной серьезности сопутствует и другая. Она связана с тоской по блеску импровизации, искренней беспечности. По тому актерскому типу, когда сама натура как бы ощущает свой переизбыток… Саша Абдулов и есть «шут гороховый», то есть артист по преимуществу, представитель, как в старину понимали, срамной профессии… А самим собой он остается потому, что снижает собственный образ «звезды». И образ чистого юноши, и завзятого ловеласа, и не гнушающейся «шестерки», и искусителя с пустыми глазами… Так или иначе – актер словно издевается, впрочем, вполне невинно, над теми, кто всерьез верит его имиджу мужчины, у которого «все в порядке». Он расширяет границы амплуа плейбоя, ковбоя и героя-любовника.

Из статьи 1988 года

– Когда я сегодня шла к тебе, один интеллигентный молодой человек очень удивился: «Он, конечно, шикарный мужчина, но его актерский образ – для бедных». Разве Абдулов еще на что-то способен?

– А я не считаю себя ни интеллектуалом, ни интеллигентом. Но у нас очень любят ущербных людей. Правда, в несколько ином смысле. Если бы я был уродливее, я был бы ближе. Был бы несчастнее, стал бы совсем близким. Это наша психология. На бесцветном, в лучшем случае, сером фоне выделяться – дурной тон. У нас даже в кино красивые женщины не нужны…

– А Любовь Орлова?

– Это давно было. А дальше? Дальше пошли серые мыши. Красивых баб уродовали несуразной одеждой, платочками, черт-те чем.

– Но сейчас у нас идет борьба красивых с суперкрасивыми.

– Нет, порода вымерла. Хочешь, покажу фотографию своей партнерши-итальянки? Посмотри, какая девочка. Ей играть ничего не надо. Недавно я ехал в поезде со старой актрисой Татьяной Окуневской, между прочим, прошедшей лагерь. Это ей не помешало остаться женщиной. Так вот, эта итальянка ни слова не знает ни по-русски, ни по-английски, я знаю пятнадцать английских слов, но мы прекрасно понимаем на площадке друг друга. Потому что для этого знать язык не обязательно.

– Твоя партнерша должна быть непременно красивой?

– Конечно. Я же играю красоту. Я же должен называть ее принцессой. А если там такое вот стоит? (Показывает.)

– Но не ты же выбираешь актрису на роль. И если между вами ничего не возникает, нет ни трепета, ни взаимных флюидов, какие у тебя приспособления?

– Зарочка, это профессиональная тайна.

– А представь, что даешь интервью «Плейбою». Знаешь ли ты, что там замечательные, сверхпрофессиональные интервью с актерами-звездами, которые не стыдятся обсуждать свои «тайны»?

– Ну, хорошо.

– Давай я начну. Почему, играя у Балаяна в «Леди Макбет Мценского уезда» страсть, ты – холодный, как мочалка после ледяного душа?

90

– Ну так вышло. Я придерживаюсь правила: партнер никогда не виноват. Значит, во мне чего-то не случилось. Потом это ведь пленка «кодак»: два дубля, и все.

– В этом смысле Олегу Янковскому всегда было легче, он мог быть пассивным, потому что бабы сами хотели его со страшной силой. А ты в совершенно других отношениях с партнершами.

– Конечно.

Монолог о любви

Известно: актеры – это дети, только у них пиписка больше. Если меня тянет к партнерше и она мне доверяет, я горы сверну. На меня безумно действуют запахи. Если меня что-то зацепит, все остальное я нафантазирую, прощу тысячи недостатков. Понимаешь? Но если партнерша – красавица, но в ней есть что-то, меня покоробившее, все, проехали – я буду играть, как с этим стулом. Ведь сколько прекрасных манекенщиц, а меня они не трогают. Моя история другая: фильм с Витторио Гассманом «Запах женщины», когда в толпе слепого ведет, манит присутствие женщины. Я однолюб, я абсолютно домашний человек, но мне необходимы новые краски, новые чувства, новые нюансы. Все это безумно трудно объяснить. Иногда я вдруг начинаю страшно хотеть партнершу, меня начинает просто колотить. А иногда все замечательно, работаем нормально, но волшебный ток отключен. Как-то на съемке режиссер нервничал, что у актрисы тусклые глаза. Я ему говорю: «Подари ей цветы, ты, «совок», посмотри, что будет». Он побежал, принес. Глаза у нее загорелись, цвет лица даже изменился. Как мало для этого надо, но все забыли, как вести себя с женщиной.

Я хотел бы сыграть с Роми Шнайдер и Мерил Стрип. Стрип – загадочна, я ее не понимаю и хотел бы разгадать. Наши красавицы актрисы могут быть эффектными, но почти никогда не бывают таинственны, а это совершенно другой тип притяжения. Ну, а Роми Шнайдер – это просто женщина. Я помню, кто-то из наших режиссеров привез с Каннского фестиваля фотографию: он сидит, обнявшись с Роми, у нее бретелька платья соскочила и обнажилось плечо. Я представил себя рядом с ней – меня повело.

Я не хочу обижать никого из наших актрис. Но даже если они, что называется, сексапильны, они все равно не эротичны. Тут сказываются и гены, и воспитание. Еще лет десять назад я сказал: есть женщины, а есть неизвестно что – женский пол. Этому полу все равно, как его воспринимают, он мертвый. И хотя люди женского пола могут обладать прекрасной фигурой, осанкой, манерами, все это уже становится неважным. Да простят меня советские артистки, но когда у кого-нибудь из них вот такая попа, а она переживает, что ее не снимают, и говорит, что у нее такая конституция, я не могу этого понять. Даже если она очень талантлива. Это и есть непростительное, «совковое» отношение к своей внешности. Но есть и другие. Они едят ту же еду, дышат тем же воздухом, ходят в те же магазины… Можно как угодно относиться к Ире Алферовой – актрисе, но выглядит она превосходно. Или Таня Друбич: она работает, из-за руля не вылезает, с ребенком возится и всегда прелестна. В «Гении» я снимался с Ириной Белогуровой, ухоженной, женственной, подтянутой.

Вообще все это относится и ко мне. Каждое утро я даю себе слово ходить в бассейн, заниматься спортом, но не делаю этого. Я не могут сказать, что нахожусь в своей лучшей физической форме. Хотя категорически не хочу быть этаким Сталлоне с накачанными мускулами. Понимаешь, мне обидно, что мои данные так мало использованы. Я ведь занимался фехтованием, плаванием, могу бегать, прыгать, вожу почти все виды транспорта – это не каждый умеет делать. А у нас почему-то стесняются это показать на экране. Недавно я смотрел «Волгу-Волгу» и буквально визжал от восторга. Куда все это делось? Почему разучились?

91

Я хочу снять детектив. Не пиф-паф-ой-ой-ой. А как «Аферу». И чтобы все было красиво, все были бы красивыми и чтобы даже красиво убивали. Я придумал такой кадр: огромная толпа на Тверской, а в середине мы снимаем скрытой камерой красивых, классно одетых мужчину и женщину. Они бы шли, а их во-он оттуда было бы видно.

– Саша, но ведь есть актрисы, которые берут не только внешними данными, «запахом», но утонченной, подвижной, непредсказуемой нервной организацией. Марина Неёлова, например.

– Она красива, она изумительная актриса, и потом я сейчас с ней репетирую у Камы Гинкаса. Как-то после его спектакля «Тамада» я подошел к нему и попросил разрешения репетировать во втором составе. Сам от себя не ожидал такой реакции.

– В твоем нынешнем положении эта работа, точнее, та степень сосредоточенности, которая необходима Гинкасу от актера,– редкий шанс.

Кама Гинкас (между репетициями):

Взаимоотношения театрального режиссера с артистом – это всегда (в отличие от съемочной площадки) длительный роман, иногда долгая супружеская жизнь. Режиссер, будь он мужчина или женщина,– всегда мужчина, артист – неважно, женщина он или мужчина,– всегда женщина. Режиссер влюбляется в артиста и должен влюбить его в их будущего совместного ребенка – в спектакль. Режиссер выбирает артиста, ходит за ним, высматривает его, стремится обратить на себя внимание актера, предощущая сладостную перспективу их будущего романа. Потом – предложение. Это еще не брак. Режиссер должен соблазнить актера на новую любовь, должен быть нежен, хрупок, и кокетлив, и настойчив, и аккуратен. Он должен вести артиста к цели крайне осторожно, не торопясь, чтобы вдруг не спугнуть, но должен и не передержать его, чтобы не упустить момент. Режиссер обязан оградить этот роман от нескромных взглядов, ненужных шуток, чтобы защитить ранимого артиста, который может ведь нравиться только режиссеру, а кому-то другому казаться нелепым или некрасивым. Эти отношения не должны быть ни в коем случае обыденными. Если бы я с Сашей Абдуловым был в давних супружеских отношениях, я бы о них рассказал. Но мы вступили в любовную связь впервые. И находимся на этой трогательной, счастливой стадии влюбленности в надежде на небывалый роман. Мы играем Чехова. Спектакль под названием «Руководство для желающих жениться», в который вошли рассказы, шутки Чехонте, и «Скрипка Ротшильда», и «Дама с собачкой». Произведения разной меры условности и глубины, разной тональности – от черного юмора до трагизма… Саша репетирует несколько ролей, героев разного возраста, социального положения, разной судьбы. Если коротко, то это чеховский вариант бессмертной темы «русского человека на rendez-vous». И Саша должен сыграть не только легкое любовное скольжение, почувствовать себя как рыба в воде в курортном романе в «Даме с собачкой», но и пережить любовь как наказание, как возмездие за свою прошлую поверхностную жизнь. В Саше я предчувствую, я вижу настоящую, непоказную глубину, достоинство, благородство и – что безумно важно – не только профессиональную – мужскую зрелость.

Помните похождения долговязого Коровьева, состоящего переводчиком при Мессире и прошутившего гораздо дольше, чем предполагал? Помните, как растворилась драная цирковая одежда распорядителя головокружительных маневров, превратившегося в рыцаря с никогда не улыбающимся лицом?

Сверхорганичный Абдулов воплощает предназначение артиста, который не должен быть «дураком», но по странным обстоятельствам им является. До определенной поры? Пока не сведены счеты? На самом деле он – живая игра природных сил. И одновременно зеркало своего окружения. Тех – лучших и передовых,– кто утверждается или унижается, но при этом лишены искомой внутренней свободы. Его цельный, по-своему лиричный образ несложен и лощен, оснащен здравым смыслом, но не скован скучными ограничениями практицизма. В пределе – это не тронутый парадоксальным мышлением доктор Симпсон из провинциального ирландского местечка, так понравившийся не кому-нибудь, доценту Свифту. Или – на другом краю диапазона – истаскавшийся сифилитик Сиплый, изящный, как манекен или бывший фат, но С ужимками шпаны и холуя.

Из статьи 1988 года

Мой позор должен быть хорошо оплачен.

А. Абдулов

– Я отказался играть Коровьева в фильме Ю. Кары. А это абсолютно моя роль. Ну, буду ждать. Климова, например. Потом он найдет контракт и снимет… но не меня, а американского артиста. А я со своей репутацией «звезды» окажусь в говне и не сыграю!

92

Я много лет мечтал о Глумове. Когда Захаров решил ставить «Мудреца», то выбрал молодого актера. И это, конечно, его право. Но ведь я, наверное, уже не сыграю. Зара, пойми, у меня так мало режиссеров, с которыми я хочу работать и которые действительно знают, что можно из меня вытянуть! Я сам пытаюсь выдергивать себя из определенного амплуа. Если бы я играл одних героев-любовников…

– С твоим общественным темпераментом, когда игровая стихия распространяется и на образ жизни, можно зарабатывать, наверное, иначе, не унижая себя в профессии. Посмотри, как расчетлив, осторожен Янковский, как он боится себя скомпрометировать.

– Если бы я к себе так относился… Самое смешное, что помимо профессии я не зарабатываю ни копейки. Ты думаешь, Задворки принесли что-нибудь? Кроме моих собственных трат – ничего. А воровать негде. И у меня нет богатых мамы с папой.

– Очень жаль. Лучше бы ты воровал, чем играл в «Сумасшедшей любви».

– Пойми, я существую как существую. Хотя что-то меняется. Иногда думаю: вот у меня миллионы, я покупаю дом с бассейном, тренажерами, на время успокаиваюсь, занимаюсь одним делом, не разбрасываюсь…

– Ну, хорошо, а почему ты не можешь купить себе тренажер в новую квартиру? Де Ниро даже в Москву его привез.

– У меня нет денег. Я только что получил квартиру. А ты знаешь, сколько стоит кресло? Пять моих съемочных дней.

Случай Саши Абдулова кажется совсем незагадочным, а для так называемой культурной публики и вовсе неинтересным. Раздражает его небрезгливая всеядность, вечный парный конферанс с Л. Ярмольником, непростительные для разборчивой невесты, настоящего актера-«звезды». Условности «приличного общества» таких манер не приемлют. В этом видится «совковость», а не скрытый драматизм положения; ущербность личности самого дорогостоящего из наших артистов, с бесстыдной легкостью разменивающего свой уникальный – если без предубеждений – дар. Между тем Саша Абдулов – наилучший партнер для оспаривания наших заскорузлых, трогательных и жалких стереотипов.

Из записной книжки (1992)

– Мне непонятна брезгливость наших молодых артистов. Они ни за что не «унизят» себя участием в массовке. Когда я учился на первом курсе, я ночевал на «Мосфильме», потому что страшно хотел сниматься. Я понимал: вот один эпизод, другой, третий и когда-нибудь… Я верил, что это произойдет, на остальное мне было наплевать. Да, я шестнадцатый раненый в четвертом окопе, меня не видно, но как я тяну голову! Никто не учитывает, что я делал первые шесть лет в Москве. А я днем снимался в одной картине, ночью – в другой. В тех же окопах, разумеется.

– Но теперь, когда ты в порядке, можно было бы от чего-то отказаться.

– Но мне не стыдно! Я никогда не стеснялся зарабатывать. Хотя эти фильмы я никогда смотреть не буду.

– Это ловушка.

– Нет. Если относиться к себе серьезно, тогда это ловушка. Но мой позор должен быть хорошо оплачен. И я не хочу, чтобы о моих чувствах кто-то знал. Это мой стыд – я его ни с кем не разделяю.

– Когда ты сказал, что на вопрос одного режиссера, сколько тебе заплатить за роль, ты ответил: миллион… – а другому – в шоу с переодеванием в женщину – пять, и я сам придумаю, как сыграть… – то я подумала, как дешево ты себя продаешь. Не потому, что это маленькие деньги, а потому, что тебя перекупают, тобой торгуют, как на базаре. При этом у Германа ты готов сниматься бесплатно. А почему, собственно, разве это не другая сторона неуважения к себе?

– Объясняю. С голоду я не умираю, поэтому к Герману, если пригласит, буду ездить на свои деньги и возьму отпуск в театре. Я же не идиот, я понимаю, где мне приходится сниматься, и я – хочу или не хочу – сам режиссирую на площадке и даже хочу снять фильм. Но не потому, что считаю себя режиссером. Просто надоело. Да, картина может быть дерьмо, но ведь я работаю, я стараюсь – это не то что на секундочку зашел. Другой вопрос, что получается. В кино актер, к сожалению, ни за что не отвечает. Хотя нет, в случае провала зритель обвиняет не режиссера, а актера. А в театре – совсем другое дело. В театре спрашивай с меня. Меня там никто не монтирует, и я отвечаю за каждую минуту пребывания на сцене… Я сыграл в чудовищном фильме «За прекрасных дам!» – не смотри даже под пыткой. Но чтобы прикрыть этот, с позволения сказать, текст, я взял для внутреннего пользования жаргон, потому что мой герой уголовник.

– Не спасло. Ты опозорился. Благодаря таким фильмам ты не дотягиваешь до «звезды», а до нее было всего полшага.

93

– А ты хочешь, чтобы я пять лет ждал Гамлета, а потом к-а-а-к заваял. Ничего не выйдет. В театре сразу наступит смерть, в кино, может, режиссер вытащит. Попробуй год прожить без тренажа – это потеря профессии. Вот я люблю эти черные джинсы, я из них не вылезаю, мне в них удобно, я знаю каждое пятнышко. А у меня есть брюки, которые я надеваю раз в год. Так и с ролями. Наши более или менее хорошие режиссеры ищут западных контрактов, а это значит, что там будут сниматься и западные актеры, нам же достанутся в лучшем случае вторые, третьи роли. Но я играю сейчас с Франко Неро, играю на равных! Я не верю, что наши актеры хуже тех. Просто мы совсем в другой ситуации.

– Зависимая профессия оказалась спрофанированной ввиду пикантного обстоятельства: зависеть стало практически не от кого. Так, разок-другой употребить – готов каждый. Но желательно, конечно, за хорошую плату.

Теоретически мы знаем, что каждый актер должен ежедневно ставить под сомнение свое искусство – как пианисты, артисты балета, художники – и если он не будет этого делать, то он остановится на месте, приобретет штампы и в конце концов скатится вниз. Мы все признаем это и, тем не менее, делаем в этом смысле очень мало, бесконечно занимаясь поисками новой крови, новых соков,– исключение составляют наиболее одаренные, которые получают все возможности и занимают все имеющееся у нас время.

П. Брук

В нашей ситуации исключений нет. А наиболее одаренные, которых «все хотят», беззащитны так же, как и начинающие артисты. Всеобщее недовольство рождает в конце концов всеобщее удовлетворение. Оно же равнодушие или высокомерие. В результате мы все оказались квиты, пропустив момент, когда вместо наших лучших артистов на сцену вышли Игроки. Апофеоз банкротства – «звездный» спектакль того же названия во МХАТе. Трагикомизм этой постановки состоит – помимо прочего – в неожиданной подмене профессионального существования. Признанные мастера театра подают свои реплики, как эстрадные репризы, окончательно, кажется, освободившись от чувства партнерства и «отдыхая» в паузах, пока работают другие, а эстрадный маэстро Хазанов, смирив естественное для себя премьерство, пытается овладеть навыками ансамбля.

Из записной книжки (1992)

– Саша, наши актеры разучились играть сюжет, не могут сыграть первый план. Когда-то выезжали на втором, а теперь остались голенькие, вдруг все «все планы» забыли. Мне кажется, ты один из редких наших актеров, кто еще помнит об этом и представляет, как это делается.

– Да это же самое трудное! Ты никогда не замечала, как интересно наблюдать за животными? Хотя бы в телепередаче. Вот лев лежит и не двигается. Вокруг копошится его потенциальная добыча. Но он спокоен. Он сейчас есть не хочет и потому никого не трогает. Это первый план. И сыграть его чудовищно сложно. А смотреть, как глубокомысленно выдавливают из себя подтекст,– эти хитрости нам известны. Ведь сколько лет мы были вынуждены через шестнадцатый план донести со сцены нечто, произнося какую-нибудь самую обыденную фразу, чтобы до зрителя дошло, что именно я имею в виду. Нельзя было просто спеть (поет): «Вихри враждебные веют над нами». Хотел я или не хотел, но я должен был обкакать эти вихри так, чтобы, с одной стороны, все было «тонко», а с другой – всем понятно. Теперь этого от нас уже не требуется, но азы актерской профессии спрофанированы, рассеялись в тумане давным-давно.

Роман Балаян (трижды снимавший А. Абдулова):

– …Он еще не знает силы статики. И хочет сыграть все, что умеет, в одной роли. У него огромный диапазон. Я думаю, что он может все. Если в каких-то фильмах он плохо играет, но рядом есть и другие, то имеет право. Я согласен с тобой, что Саша по своей фактуре, натуре и профессионализму совершенно не уступает замечательным американским артистам. Но лучшие из них более спокойны, выдерживают крупные планы, так не суетятся. Их мастерство и притягательность состоят именно в том, что они несут в себе самодостаточный отдельный мир, а вокруг них каким-то неуловимым образом возникает магнитное поле, аура. При этом они как будто ничего не делают… У Саши огромная энергия. Когда-нибудь она изменит направление. Он что-то поймет, но при этом ничего не потеряет. Потому что запасы его психической, физической энергии потрясающие… Если бы Сашу случайно снять скрытой камерой, когда он молчит, когда он один, когда не знает, что он в центре внимания, мы бы увидели другого человека – того, которого и хотели бы видеть. Ты знаешь, почему его не принимали в театральное училище? За несоответствие героической внешности и клоунского нутра… Саша, как ртуть, все время шутит, комикует, показывает. Ему бы остановиться…

94