Дочь д’Артаньяна (1994): материалы
Девушка со шпагой // Видео-Асс Премьер. – 1994, № 22 (осень). – С. 37-39.
Как и Сирано, Д’Артаньян и три мушкетера принадлежат к любимым героям всех молодых людей в мире. И если вспомнить ответ Дюма на упреки в искажении истории («… это сделано мной ради изложения истории для детей»), то он, возможно, простил бы потомков, за то, что ему подарили ребенка – «Дочь Д’Артаньяна». Юг Франции – осень 1654 года. Элоиз Д’Артаньян живет в монастыре, куда отправил ее знаменитый отец. Ее молодой натуре свойственны высокие чувство: честь, верность, справедливость. Оно смятенно наблюдает, как мать-игуменья приговаривают к смерти за попытку вырвать беглых отчаявшихся рабов из лап гнусного герцога Крассака (Клод Рич) и его злой музы, Женщины в Красном (Шарлотта Коди).
Элоиз переполнено гневом. Похожая на отца – страстная, романтичная, жаждущая приключений, оно подозревает, что убийство – часть заговора против короля Луи.
Решив отомстить за честь приемной матери, она отправляется в Париж, находит отца и пытается убедить его, что трон в опасности. Но, несмотря на поддержку Квентина Несчастного (Нил Тавернье), поэта, безнадежно влюбленного в Элоизу, Д’Артаньян остается глухим к ее мольбам. Он измучен и угнетен. Его больше не волнуют проблемы трона. Элоиз решает отправиться в путешествие одна, и ничто не может остановить ее.
Она проникает в Лувр, подстрекает короля Луи, интригует против кардинала Мазарини, расстраивает суд и едва успевает вырваться из рук преследователей.
Отец смирился с мыслью о необходимости помощи дочери в ее эскападах. Итак, Д’Артаньян вместе со своими старыми друзьями – Портосом (Рауль Биллери), Арамисом (Сами Фрей), Атосом (Жан-Люк Бидо) и преданным Планше (Жан-Поль Руссийон) попадает в головокружительные авантюры, сопровождающиеся поединками на шпагах, что было для него обычным делом в молодости и вызывает проблемы сейчас, в зрелом возрасте. так или иначе, им удается раскрыть хитроумный заговор. Трогательные и смелые герои, вдохновленные верой и воодушевлением девушки, возвращают нос в мир, которого нам так не хватает сегодня – мир, где мы можем изумляться, верить в добро, плакать не стыдясь и побеждать, не унижая побежденных.
ДЕВУШКА СО ШПАГОЙ
К имиджу Софи Марго более всего подходит определение «self made» сделавшая себя сама. Ее жизненный путь находит образное отражение в кинокарьере звезды – от угловатого, но живого и бойкого подростка в фильме «Бум» до сегодняшней, знающей себе и всеми на свете цену, кинодивы. Движения Софи стремительны, она держится чуть, свысока (если не надменно), смотрит прямо в глаза собеседнику. Энергия, напористость, красота – есть от чего стушеваться при первой встрече. Однако нашим коллегам, французским журналистам не привыкать к кинотусовкам самого высокого ранга. И задавать вопросы…
В.: В фильме «Дочь Д’Артаньяна» всех восхитила ваша физическая форма, виртуозное владение шпагой. Говоря фигурально, вы ее вырвали из рук таких блистательных дуэлянтов, как Жан Марэ, Жерар Филипп, Жан Поль Бельмондо…
Софи: Мне нравится быть спортивной, люблю движение – бегаю, плаваю. С самого начала съемок заявила, что дублер мне не нужен: полтора месяца верховой езды и фехтования – это было великолепно! В итоге тренируются качества, необходимые в профессии, – терпение, собранность, способность к многократным изматывающим дублям. Словом, не только спорт, но жизнь, ее особый, импонирующий мне стиль. А еще мне нравится романтизм Дюма. Вообще, – все нравится: сценарий, диалоги, юмор. Это настоящее кино. Любой актер о таком мечтает.
В.: Вначале за фильм должен был взяться Рикардо Фрема, а не Тавернье…
Софи: Да, но Рикардо – 85, и вот уже 30 лет он не стоял за съемочной камерой. Потому – Тавернье.
В.: На съемках вы сказали о Элоизе: «Эта девушка хочет изменить мир. Вначале она приспосабливалось к нему, а потом мир стол вращаться вокруг нее…»
Софи: Независимый человек не реагирует на обстоятельства, о создает их. Этот характер, по сути, я и игрою во всех своих ролях, – он мне дорог. Ведь смысл жизни в том, чтобы изменять мир, не так ли? Способность к компромиссу – сомнительная привилегия старости. Одно из черт молодежи – бороться за свое, доже в самом малом. И это то, чем я должно заниматься в любом случае, что должно играть! (Смеется.) Впрочем, с опытом приходишь к мысли о необходимости изменять себя, это тоже не так уж плохо…
В.: Насколько героиня фильма «Дочь Д’Артаньяна» похожа на вас?
37
Софи: С одной стороны, все это литература, выдумка. И Элоизо – всего лишь героиня. С другой – она это я, на все сто процентов.
В.: Потому-то вы и сказали, что впредь играете только роли, персонажи которых похожи на вас?
Софи: Да, предпочитаю играть себя и даже не даю себе в этом отчета. Работаю над сценарием, заучиваю текст, пытаюсь понять психологию персонажа, рисую себе его в воображении. А смотрю на экран и вижу, что это я, а не кто-либо другой. Это великолепно, но и ужасно!
В то же время на экране я (для самой себя!) иногда раскрываюсь с самой неожиданной точки зрения. Строго говоря, я не умею «лицедействовать», и когда это делаю, то это видно. Как бы ни хотела, чтобы, к примеру, на пленке не была заметна усталость на моем лице, синева под глазами, киноглаз это фиксирует.
В.: Какие качества вы цените в режиссере?
Софи: Ему нужно «видеть» каждую сцену, обращать прежде всего внимание на внутреннее состояние актера, а потом уж на внешнее. Он должен быть моим учителем, – более сильным духом, более умным. Я хочу на него полагаться и черпать силы в его доверии ко мне как к актрисе. Но не нужно обманываться: не мы их выбираем, они нас.
В.: Зависимость действительно столь жесткая?
Софи: Многие пытаются изображать независимость – «что касается меня, то я всегда…» И далее в том же духе. Но надо быть честным: я, например, хочу (и не скрываю этого), чтобы режиссеры выбирали меня, а не других. Режиссеры – наша опора, в некотором роде «мудрейшие», которые всегда правы. Такое Тавернье. Он пытается понять вашу душу и учесть характер. И у него есть на все собственное видение, своя точка зрения…
В.: Большинство ваших персонажей, так сказать, положительные…
Софи: Прежде мне хотелось» чтобы мои роли были именно такими. Если роль становилась более смешанной, я шла к режиссеру и просила переписать некоторые сцены. В фильме «Фанфан», например. Но, вообще говоря, надо раскрывать себя со всех сторон, пусть даже ошибаясь при этом. Если я отступаю от этого правила, мне становится трудно работать на пределе возможностей. Говорят, актеры второстепенных ролей более свободны в этом плане. Может быть, когда-нибудь, мне, как и им, будут удаваться все, эти увертки, которые пока меня смущают. Во всяком случае, профессионально меня привлекает легкость существования на Экране. Но… Нужно иметь сумасшедшую энергию и полностью переживать каждый момент роли – это единственный способ очистить душу.
В.: Каковы ваши достоинства, помимо актерского таланта?
Софи: Если у меня не останется актерского таланта, для меня в жизни не будет ничего светлого… Мои козыри – моя энергия и моя независимость, которые проявляются и в жизни, и в игре. Нужно быть подвижной, гибкой – иначе все рушится! Эта живость всегда во мне – в эмоциях, в счастье, во всем…
В.: Эта энергетика, витализм всегда были вам присущи?
Софи: Нет… Забавно, но кино началось для меня с недоразумения. В 13 лет энергии полно и это прекрасно для кино. Я решила приобщиться к этой профессии, когда поняла, что меня принимают за пай-девочку из благополучной буржуазной семьи, в то время как я в своем углу курила крепчайший «Житан». Способность надеть маску, перевоплотиться – это ведь и есть актерство. Значит, оно сидело во мне, я его тогда осознала.
В.: Эта энергия… Вы чувствуете, что вам ее нужно сдерживать?
Софи: Постоянно! Сейчас, например! (Смеется.) Когда нужно завершить начатое. Я долго сдерживала себя, скрывалась под маской маленькой благонравной француженки. Некоторая доля таинственности всегда была сильной стороной моей личности.
В.: Ощущаете ли вы поворот в своей карьере?
Софи: Разумеется, и это дает мне ощущение комфорта. Даже моя манера игры изменилась. Я чувствую себя 15-летней. Верю, что с «Дочери Д’Артаньяна» начнется новый период моего творчества…
В.: То же вы говорили в 85-м году, после картины «Легкомысленная любовь».
Софи: Нет, фильм режиссера Зулавски был лишь началом того, что я, как актриса и женщина, переживаю сейчас.
В.: Одновременно это было и завершением периода фильма «Бум»?
Софи: Скорее, сменой прически, говоря образно. Это был первый шаг к моему признанию в кино. Мне тогда было 17 лет (вздыхает), Знаете, в этой профессии граница между жизнью и игрой так призрачна – постоянно видишь себя как в зеркале. Каждые десять лет человек выходит на перекресток, который не надо проскакивать с ходу: следует остановиться-оглянуться, оценить, где ты находишься.
В.: И вы знаете, где?
Софи: Я начинаю видеть свет в конце туннеля. Хотя… Моя карьера никогда не напоминала «американские горки». Она было плавной и, в то же время, как бы в условиях морской качки. Но все идет своим чередом, и вот я уже работаю с Тавернье, с Мэлом Гибсоном над американским фильмом… Словом, дела движутся, но нужно время, чтобы понять, что ты из себя представляешь.
В.: Не так давно журнал «Глоб» опубликовал результаты опроса общественного мнения: вы – первая в сердцах зрителей, «лучшая француженка 94-го года». Еще вас ценят как «балладную актрису» и «поборницу экологии»…
Софи: Это меня сильно смутило, совсем я не «балладная актриса», и вообще, все эти опросы – дебильное занятие. Тут тебе с легкостью пришьют политику (какая мерзость!) и во всю используют твое имя. Хотя быть на первом месте в глазах общественного мнения мне лестно.
В.: Ну, судя по всему, на стойкую привязанность французов вы можете рассчитывать и впредь. Чем, однако, вы сама объясняете это?
Софи: Может быть, это стечение обстоятельств. А может быть (смеется), потому, что я …очень француженка! Но у меня еще нет мировой славы. Надо думать, она впереди. Не думаю, что мне дико везет и что впредь все будет идти само собой. Кропотливый труд, работа, трезвая оценка возможностей привели меня к результату. Публику не обманешь, да и, в конце концов, наверняка существует высший суд. А вообще-то (смеется) они меня давно знали, а разве можно не полюбить 13-летнего ребенка? Наверное, поэтому фильм «Бум» стал залогом моего успеха.
38
В.: Оглядываясь в прошлое, считаете ли вы удачей, что кино вошло в вашу жизнь?
Софи: Разумеется! Оно сделало мою жизнь гораздо богаче, чем прежде.
В.: Какие моменты прошлого вы переживаете как удачные, а какие нет?
Софи: Честно говоря, меня целиком поглощает то, что со мной происходит сейчас. Парадоксально, но удача приходит, когда больше всего боишься, придет ли она вообще. Нынешний период -мой пропуск в мировое киноискусство, но я отдою себе отчет, какой же тяжести этот груз! Тем не менее, я полно устремлений и напряжения воли. Быть актером – самая красивая профессия на земле. Во всяком случае, для меня это способ открытия себя и миро, о это прекрасно!
В.: Каким фильмом вы гордитесь?
Софи: Режиссер Пиното, бывало, говорил мне перед съемками «Бума»: «Не тревожься. Знаешь, когда Изабель Аджани впервые просмотрела «Пощечину», она разрыдалась. Это нормальная реакция». Но я, посмотрев «Бум», осталась довольна. Все мне нравилось. Все-таки в конце немного всплакнула, подумала, не принимает ли меня Пиното за претенциозную девчонку. (смеется.)
В.: Иногда на премьерах ваших фильмов возникает чувство, что вы недовольны. Это какая-то особая требовательность или просто вам неприятно видеть себя на экране? А может, боязнь критики, манера самозащиты?
Софи: Трудно видеть себя в только что отснятой картине. Сидишь и думаешь: «Вот я улыбнулось так, о надо бы иначе…» Раздражают моменты, не доведенные до ума, а ничего уже не изменить. Есть сцены и реплики, навязанные тебе режиссером. Все это способно сделать тебя несчастной. Гораздо легче смотреть фильмы десятилетней давности…
В.: Говорят, вы отказались от роли Роксаны «Сирано де Бержераке»?
Софи: Для меня больше подошла бы роль Сирано!
В.: Мечтали ли вы о сегодняшней славе?
Софи: Еще очень юной я жаждало самостоятельности и надеялась: что-то у меня в жизни будет, произойдет…
В. Быстро же вы взяли судьбу в свои руки. После «Бума», не дрогнув, выкупили миллионный контракт у фирмы «Гомон» – и это в 16 лет!
Софи: Нужно уметь держаться на плаву. Я была вынуждена брать ссуду, потому что у меня не было такой суммы. Плелись интриги, чтобы помешать мне играть в «Легкомысленной любви» у режиссера Зулавски. Это отдавало расизмом. Мне говорили: «Ты не должно делать фильм с этим иностранцем-дикарем!». Я была собственностью фирмы «Гомон» и должна была их слушаться. Но не слушалась, хотя и боялась попасть в тюрьму за нарушение контракта!
В.: Тем не менее, вы сделали «Студента» с режиссером Пиното для фирмы «Гомон». Софи: В кинематографе все быстро забывается. И потом, наступает момент, когда испытываешь потребность вернуться к работе, снова сниматься. Это моя профессия, я не могу отказываться от всех фильмов.
В.: Жалеете ли вы о фильмах, где не смогли сняться?
Софи: Нет. Я не готова сниматься в двух или трех фильмах в год, мне не хотелось бы связывать себя. Хочу быть свободной, использовать каждое мгновение, чтобы учиться, жить, смотреть на мир.
В.: Ваши главные встречи в судьбе?
Софи: Разумеется, Пиното. И еще Зулавски, Бельмондо, другие. Но я не оглядываюсь назад, предпочитаю смотреть вперед.
В.: Вы страдали от провала ваших фильмов, в частности, тех, что сделаны с Зулавски?
Софи: Несомненно. Всегда хочется, чтобы все шло хорошо. Однако карьера не состоит только из успехов: падения тут так же предопределены, как и взлеты. После «Легкомысленной любви» и «Мои ночи лучше, чем ваши дни» мне советовали не делать третий фильм с Зулавски, о затем был снят «Голубой тон», который я очень люблю. Пусть люди говорят, что угодно, но если завтра Зулавски предложит мне хорошую роль, я снова буду сниматься у него. Это ясно. Я люблю работать у него, имеет фильм успех или нет…
В.: В последнее время в одном из журналов опубликованы ваши интимные признания о связи с Зулавски. Вам живется с ним скорее хорошо или…
Софи: Очень, очень плохо…
В.: Не создалось ли у вас впечатления, что это осложнило вам работу с другими режиссерами?
Софи: Конечно. Впрочем, в этой профессии всегда внимательно следят за вашей частной жизнью…
В.: Для вас было важно получить премию за дебют в театре «Эвридика»?
Софи: Конечно. С «Эвридикой» связаны прекрасные воспоминания. У кого-то из моих почитателей, возможно, создалось впечатление, что это случайная страница моей творческой биографии. На самом деле для меня было очень значительно, что театр вошел в мою жизнь.
В.: Вы боялись играть на театральной сцене? Софи: Нет. Я больше боялась кинематографа, чем театра. На театральных подмостках я поначалу действовала бессознательно, как бы подчиняясь инстинкту. Потом уже пришла некоторая робость, ощущение ответственности за то, как ты играешь именно в этот вечер, для этой публики. А когда поднимается занавес, это великолепно. В.: Этим летом вы снимались с Мэлом Гибсоном в «Храбром сердце», как произошла ваша встреча?
Софи: Я его совсем не знала, но восхищалось им как звездой. Когда он выразил желание встретиться, меня охватил восторг. Мы провели вместе около двух часов и это было замечательно. Я прочитала сценарий, затем мы просто беседовали. Мэл был великолепен, и для меня все прошло хорошо, хотя я страшно боялась. «Храброе сердце» – это грандиозная костюмированная эпопея, фресковая живопись, но также и актерский фильм: более 70 ролей, которые Гибсон отдал театральным актером. Я играю французскую принцессу – у нее несчастный брак с шотландцем, затем она встречает своего героя. Настоящего! И сома веди себя героически, перейдя в лагерь сторонников своего возлюбленного.
В.: Вы волновались?
Софи: Конечно, ведь мой партнер – сам Гибсон. Но все прошло нормально.
В.: Голливуд – это мечта?
Софи: Голливуд еще далеко. Пока же идут съемки в Ирландии.
В.: Таинственность, загадочность вещей – вы дорожите ими?
Софи: У меня свой заряд таинственности! (Смеется.)
39
Кичин Валерий. Монреаль: пора листопада // Видео-Асс Премьер. – 1995, № 25. – С. 24-29.
ФЕСТИВАПИ ОСЕНИ
МОНРЕАЛЬ: ПОРА ЛИСТОПАДА
Заметки о 18-м Всемирном кинофестивале
Жизнь фестивалей, как жить человека, таинственна и непредсказуема. Ворожат им или нет, но только никто не знает, когда придет пора угасании еще вчера знаменитых мировых киносмотров.
Даже авторитетнейшие форумы, подобно Каннскому или Берлинскому, в иные годы испытывают жесточайший голод. Нет шедевров, не снимают, неурожайный год выдался, хоть тресни. Но публика все равно едет. И звезды едут. И журналисты. В талантливо придуманном деле даже неудачи интересны.
Помню свои самые первые впечатления от Монреальского Всемирного (название каково, каковы амбиции!) 1988 года. Помню, как диктовал какие-то восторженные слова для «Советской культуры». Нас всех гнал тогда знакомый любому киноману охотничий азарт: что ни фильм, то претендент на Гран-при, что ни персона, встреченная в коридорах отеля Le Meridien, то мировая звезда. От нас в конкурсе участвовала «Маленькая Вера», и она победила, и мы были счастливы.
То была для фестиваля пора взлета, пора осуществляемых амбиций и горделивого «все могу!». Когда и почему это сломалось?
Теперь иное. Съежился до одной вечно пустующей комнаты еще недавно огромный, богатый и шумный, почти целый этаж занимавший кинорынок. Из звезд, кроме залетевшего на денек Альберто Сорди, только Кароль Буке, да и та в жюри. И почти нет крупных режиссерских имен, а если есть, то во внеконкурсных программах.
24
И наша «Русская симфония» Лопушанского, привычно гнущая всю ту же линию неизбежного апокалипсиса и по какой-то странной инерции отобранная для конкурса, не вызвала большого интереса ни у публики, ни у прессы, ни у жюри. Равно как и внеконкурсная картина русского француза Каневского «Мы, дети XX века», сделанная в изобретенном нами осточертевшем жанре конъюнктурной, на экспорт, мазохистской чернухи.
Ну ладно мы, заблудившиеся в потемках собственной души. Но что же – и мир устал тоже? Сразу весь? От Италии, осиротевшей после ухода своего последнего кинотитана, до Америки, все более заменяющей гений творческий гением техническим?
Тогда, шесть лет назад, в Монреале все излучало энергию. Теперь катится под горку, постепенно увядая. На тех же пресс-конференциях те же, словно раз навсегда написанные, вопросы задают те же журналисты. А еще чаще – те же подсадные утки, профессионально там работающие: строгая дама в крокодиловых туфлях и сухопарый человек неопределенного возраста, похожий на Шерлока Холмса.
Эта пара и появляется всюду вместе – закадычные коллеги, – а между фестивалями, очевидно, впадает в спячку. Она как бы законсервировалась и времени почти неподвластна, только Шерлок Холмс стал еще сухопарей, словно высох на бескартинье.
Зато отец-основатель, душа и патриот фестиваля – его президент Серж Лозик, лично колесящий по миру в поисках шедевров, по-прежнему полон жизни, стремителен, импульсивен и на всех церемониях упорно называет свое детище самым престижным, крупным и знаменитым событием мировой киножизни.
Хотя давно уже ясно, что Монреальский Всемирный есть идеальное отражение не столько ситуации в искусстве кино, сколько общей ситуации в самой Канаде и в провинции Квебек.
Квебек ожесточенно борется с англофонией, хочет независимости и дрожит от негодования при слове «Торонто» (второй крупнейший мегаполис страны, но не «французский», как Монреаль, а «американский»).
Вслед за ним и фестиваль в поте лица старается, чтобы «Гран-при Америки», дай Бог, не уплыл в ненавистные Штаты, – в крайнем случае ушел в Европу или Азию, а лучше бы вообще остался в Квебеке. Американское кино здесь традиционно слабое и всегда уступает европейскому – расклад откровенно искусственный, плод хитроумной и даже слегка коварной селекции.
Англоязычная Канада весьма терпимо относится к франкофонным амбициям бунтарей квебекцев – никто ничего никому не навязывает, только б не было войны.
Канада же франкофонная постоянно идет в атаку, бурлит, срывает английские вывески и на сентябрьских выборах отдала предпочтение сепаратистам из Партии Квебека (PQ), зовущим к полному и категорическому отделению и всяческому размежеванию.
Все эти умонастроения неизбежно отразились во взаимоотношениях между двумя крупнейшими канадскими киносмотрами – в Монреале и Торонто. Если Торонто хранит корректный нейтралитет, то Монреаль вечно ревнует – почти истерически, с шумными подчас эскападами и скандалами в прессе, запрещает своим гостям ездить к соседям-соперникам и т.д.
Война, даже односторонняя, никак не укрепляет благосостояние масс. Поэтому ощутимо увядает Монреальский Всемирный, поэтому год от года набирает силы Торонтский Международный, становясь в ряд самых популярных и престижных.
В активе Монреаля, несомненно, его тра-
25
диционное замечательное гостеприимство, отлаженность. и ювелирная точность работы всего фестивального механизма. Но уже, увы, не фильмы и не концепция конкурса, которую все труднее различить за чисто политическими наслоениями. Результатом стало ощущение случайности фильмов, собравшихся на конкурсном экране. Необязательности их присутствия здесь и сейчас. И, как следствие, неясности мотивов и критериев в работе жюри, вердикты которого уже традиционно вызвали всеобщее изумление.
Почему Гран-при ушел в Новую Зеландию к авторам ничем не примечательной социальной драмы «И были воины…» (Once Were Warriors) режиссера Ли Тамахори? Потому что взята актуальная в Канаде тема национальных меньшинств? Или просто, осенив крылами славы уже и «перестроечную» Россию, и таинственный ренессансный Восток, фестиваль решил «отметиться» в краях еще более экзотичных. Подобно тому, как когда-то Московский международный давал фору слаборазвитым кинематографиям, вознося на пьедестал почета то Кению, то Бурунди.
У жюри свои предпочтения, у журналистов, как водится, свои. Многие пророчили победу канадско-французской картине «Каблунак». Не только потому, что франкоязычное кино в Квебеке пользуется особым расположением. Клод Массот сделал картину очень добротную и мощную, в стиле «большого кино», где трудности для съемочной группы реальны и серьезны: снято в Арктике, среди вечной мерзлоты, ледяных юрт и пушистых ездовых лаек. Герои – эскимосы, и главный из них – Нанук, тот самый, что в 1922 году прославился на весь мир благодаря первому в истории большому документальному фильму Роберта Флаэрти «Нанук с Севера». Сюжет и сам по себе интересен: кино в кино, да еще столь знаменитое и столь экзотичное. Из ряда изящных безделушек, заполнявших фестивальные экраны, «Каблунак» выгодно отличался стилем суровым и мужественным, но при этом был и поэтичен, и человечен, и трогателен.
Это редкое исключение, а вообще, нелегкая судьбина жюри вызывала сочувствие: фильмы собрались в конкурсе ровненькие, гладенькие, вполне профессиональненькие, но ни один не претендовал обогатить мировую культуру ни мыслью новой, ни стилем, ни качеством. Конфликты, как правило, только вокруг секса – чем экзотичней, тем лучше. Испанский «Узник страсти», к примеру, вожделел ногу своей жены, своей куколки, своей богини. С ногой спал, с ней, как изящно выражаются наши кинотолмачи, «хотел иметь любовь». Совершенно изолированно от жены, которая в целом его раздражала, так что терпел он ее лишь как неизбежное приложение к ноге. Но это никакая не метафора, просто индивидуальный шиз, расчлененка, новая фаза кинематографического отчуждения. Естественно, комедия. Естественно, с кровью. Естественно, с клюквой. Сотни подобных крутятся на мировом видео – при чем тут кинофестиваль?
Старый доктор-сексопатолог не мог вынести рассказов своей юной пациентки о ее эротических видениях и вымолил самую малость ее любви. Тоже смешно, тоже изящно, даже, пожалуй, самобытно по манере, хотя бы из-за того, что в фильме мэтра французского кино Клода Миллера «Улыбка» главную роль сыграл Жан-Пьер Мариэлль, актер редкостной глубины и обаяния.
Но на фестивале ждешь открытий. Ждешь фильма, что запомнится и раз навсегда выделит этот кинематографический год из безликого потока времени. Хотя бы одного.
Не дождались. Смесь Шекспира и «Бэтмена» представили немцы. Картина «Просто любовь» сделана по всем канонам социалистического (или голливудского, что то же самое) реализма, то есть в ней наличествует живой идеал, пример для подражания, в лице школьного учителя, специалиста на все руки, готового броситься в бой за справедливость и равенство. Ему противостоят две школьные банды, ненависть которых замешена на расовой вражде. В одной из банд, как вы догадались, Ромео, в другой Джульетта. Трагическая любовь. Неотразимость юности. Гонки на автомобилях. Поножовщина. Тарзаньи полеты на трапециях. Нежданные явления всемогущего спасителя. Немного рока, металла, классики и ностальгии. Полный набор современного зрелищного кино, стандартного, как сосиски.
Непременное сегодня внимание к малым сим делает неизбежным присутствие в конкурсе картины из жизни секс-меньшинств. «Немногие из нас» Кевина Даулинга и Джеффа Бартона (Австралия), увы, не продолжили триумф «Пианино» или «Танцевального зала», сделавших в последние годы славу австралийскому кино. Просто два гея встретились, а вот трахнуться не выходит: мешает беспардонный моложавый папаша, который то ли ищет взаимопонимания с сыном-студентом, то ли тоже интересуется посмотреть. Входит в интересный момент, заводит интеллектуальную беседу, поражает обоих своей терпимостью – нарождается как бы новый стиль отношений отцов и детей.
Непереводимое название картины «The Sum of Us» должно, по-видимому, обозначать и некую избранность и некую общность одновременно. Это, наверное, почти проблемно, но скучно.
Тема борющейся Азии была представлена вполне качественной картиной франко-алжирского производства (режиссер Рашид Бушареб) «Пыль жизни», повествующей, конечно, о зверствах коммунистов в отвоеванном у американцев Сайгоне. Первыми жертвами, естественно, пали дети от смешанных вьетнамо-американских браков – их отправляют в затерянные среди джунглей лагеря «для перевоспитания». Натуральное рабство, трудовое истязание, унижение более интеллектуальных и развитых нахлынувшей на страну ордой примитивных политических бандюг. Трое не выдерживают, бегут в джунгли, и тогда фильм политический перевоплощается в фильм
26
приключенческий. По-своему захватывающий. Мог бы претендовать на приз. Не получил. Потому что нет задачи трудней и неблагодарней, чем выбирать из равно ординарного – лучшее.
Внеконкурсный экран был несколько интересней. По крайней мере, там можно было посмотреть нового Тавернье (фильм «Дочь д’Артаньяна»), нашего Тодоровского-младшего с занятным экзерсисом на мотивы «Кати Измайловой», Никиту Михалкова с уже увенчанными каннской славой «Опаленными солнцем», нашумевшую серию короткометражных лент «Эротические сказки», в создании которых участвовали мастера многих стран, от голландца Пола Кокса до американца Боба Рафельсона и англичанина Кена Расселла.
Разброс – от высокотехничных американских хитов до 16-миллиметровых студенческих этюдов. Среди последних был фильм, который неожиданно заинтриговал и поразил.
Вообразите полуторачасовое дежурство у одинокой постели умирающего. Полутьма, камера почти не меняет ракурса. Лица едва различимы, да их и немного, лиц: умирающий от СПИДа прославленный танцовщик и его друг, готовый принять последнее дыхание любимого человека.
Хрипы, сдавленный голос, вырывающийся из изъязвленной гортани, долгие мучительные паузы, какие бывают на перроне, когда поезд еще не тронулся, но люди уже обречены расстаться, и им остается только ждать. В сказанных впроброс незначительных фразах – отсветы былой блестящей жизни. Совместных поездок в Париж и Рим. Сценических триумфов. Постепенно становится ясной суть происходящего: герой не хочет продолжать мучения, он решил уйти добровольно, прибегнув к эвтаназии – добровольному самоусыплению. Скоро должен прийти врач, и все будет кончено.
А пока последний ужин. Обставляется ритуально, подробно. И последний танец-пантомима, прямо в постели, только руками, в набеленной маске, среди горы цветов, засыпавших одеяло. Потом душераздирающий прощальный ритуал – зажигают свечи, задают неизбежные вопросы: готов ли ты, не передумал ли? Нам все покажут, и как вводят в вену смертельный эликсир, и как навсегда затихнет человек в объятьях потрясенного друга. И было бы это, наверное, чересчур мелодраматично, кабы не одна особенность фильма. Особенность, поначалу повергающая в шок. Дело в том, что так не играют. Это становится ясно с первой минуты. Нельзя изобразить этот мертвый зрак, глядящий с экрана уже как бы с той стороны вечности. Нельзя так загримировать руки, чтобы остались обтянутые кожей кости. Вообще нельзя обойтись здесь актерскими средствами, и вы понимаете, что люди на экране живут и умирают по-настоящему.
Хотя это кажется невозможным. Это уже за гранью искусства – документальный репортаж о самом интимном, самом таинственном акте завершения человеческой жизни. Финальный титр подтверждает худшие предположения: фамилия исполнителя главной роли Кена МакДаугалла обведена траурной рамкой.
Как стало ясно после интервью с молодым режиссером из Монреаля Синтией Робертс, актер умер через несколько дней после своей экранной смерти, так и не увидев фильма. И именно от СПИДа. Он действительно общался с нами уже с той стороны вечности, на самом краю ее оставив нам свое завещание – по-своему уникальный фильм «Последний ужин», силу и смысл которого, по-моему, не понимают до конца даже его создатели.
Весьма провокационную концепцию свободного общества, а заодно и рецепт излечения от пороков представил режиссер-документалист Джонатан Бланк в картине «Секс, наркотики и демократия». Рецепт столь же прост, сколь и спорен, он очень теперь популярен и в наших интеллигентских кругах: если демократия, так уж без границ. А значит, даешь и секс, и наркотики, и полную свободу сексуальных связей, хоть в школьном классе, хоть в детском саду. Знакомый принцип: перемелется – мука будет. В качестве доказательства – опыт Голландии, где официально разрешены и открытая продажа марихуаны и развитие секс-индустрии, где правительство финансирует аборты, эвтаназию и массированное сексуальное воспитание школьников. Результат, утверждает фильм, превзошел самые смелые ожидания: в стране резко упало потребление наркотиков, почти исчезли случаи беременности у школьниц и пошла на убыль кривая правонарушений.
Отрадные эти факты авторы картины используют как оправдание щедрой демонстрации разнообразной клубнички. Тенденциозность и несерьезность постановки проблемы очевидны, но зато какова фактура! А что еще нужно коммерческому кино? Нынешняя внеконкурсная программа была призвана сообщить фестивалю еще и характер, так сказать, народного праздника. Для этого трижды в неделю перегораживалась для транспорта шумная злачная улица Сент-Катрин и на фасаде монументального комплекса Дежарден, резиденции фестиваля, разворачивался гигантский экран.
Смотреть его можно было и с улицы, и – особенно удобно – со ступенек широкого лестничного марша, ведущего к главному фестивальному залу. Именно здесь состоялся юбилейный показ легендарного фильма о Вудстокском рок-фестивале в полной авторской редакции, здесь тысячи жителей Монреаля аплодировали нашему Ансамблю песни и пляски имени Александрова в по-своему сенсационной картине финна Аки Каурисмяки Total Balalaika Show. Собственно, сначала возникла целая серия музыкальных эксцентриад с участием некоей рок-группы «Ленинградские ковбои» – «худшей рок-группы в мире», как самоуверенно заявляла реклама. У этих таинственных русских все не как у людей, поэтому ковбойского, а также и ленинградского в ленинградских ковбоях не было ровно ничего, зато были длинные, напомаженные, колом стоящие чубы и такие же длинные, с острыми, выдающимися вперед носками башмаки-гондолы, на манер тех, в каких щеголял старик Хоттабыч.
Придумал их Аки Каурисмяки, весьма разносторонний по своим талантам и пристрастиям художник. Умеющий снимать и
28
высококлассную мелодраму (непревзойденную «Жизнь богемы», к примеру), и комическую ленту, и фильм-концерт. Вместе со своим братом Микой он основал в Хельсинки целую семейную киноимперию «Вилль-альфа» (эрудит сразу распознает прикол, перевертыш названия классического фильма «Альфавиль»), и эта империя уже контролирует около трети всего финского кинопроизводства. Кроме того, братья-художники-бизнесмены содержат внушительный ресторанный комплекс с престижным «Корона-баром» (20 биллиардных столов и два кинозала), а также баром «Москва».
Изобретенные Аки ковбои виртуозно играют, забавно движутся, пританцовывая в своих длинноносых башмаках; в предыдущих сериях они уже ездили в Америку и встречались с евангельским Моисеем. Теперь они решили устроить джем-сейшн не меньше чем с ансамблем Советской Армии. Собственно, перед нами залихватская документалистика. Весной 93-го в Москве было подписано соглашение, и уже в июне на одной из площадей финской столицы 50 тысяч зрителей присутствовали при историческом концерте, где четверо ковбоев дружили-соперничали с монументальным александровским ансамблем, его хором, оркестром и балетной труппой. И это было почти невероятно. По мастерству, по азарту, по тому, что актеры называют куражом. Ковбои были, как всегда, обаятельны и артистичны. Но наши краснозвездные!.. Это мощное дыхание десятков глоток, эти вздохи тромбонов, эти поднебесные взлеты совершенно армстронговских труб! Мы уже забыли, что в тоталитарном нашем, милитаризованном, многократно обруганном обществе существовали явления уникальные, невозможные ни в одной стране мира. Александровцы в этом концерте пели из «Хованщины» Мусоргского, и «Полюшко-поле», и «Очи черные», и шедевры попсовой классики, такие, как «Делайла» и «Happy Together». Что пели ковбои – уж и не припомню, потому что это было, как досадный антракт в представлении шедевра. Все ждали возвращения музыкантов в солдатской форме. Это был триумф, и нас, немногих российских журналистов, пришедших на просмотр, распирало от гордости и счастья.
И еще было до жути обидно, что шедевр, вероятно, тоже уже принадлежит истории. Что-то не видно больше на московских улицах афиш александровского ансамбля – где он, что с ним? В лучшем случае, подобно многим нашим звездам, катается по заграницам. В худшем… И я пошел в монреальский магазин, торгующий компактдисками и кассетами. И купил там запись концерта Краснознаменного имени Александрова ансамбля песни и пляски Советской Армии во время гастролей в Торонто. В отельном номере врубил диктофон на полную мощность и прослушал все, от Гимна Советского Союза до песни Левко из оперы «Майская ночь». И долго еще раскручивалась пленка, донося оттуда, с площади сытого канадского города, шторм аплодисментов.
Пока имеем, не храним, потерявши – плачем…
Валерий КИЧИН
29
Добавить комментарий