Обед нагишом / Naked Lunch (1991): материалы
НЕ ДЛЯ ВСЕХ
УИЛЬЯМ БЕРРОУЗ. В РОССИЮ – С ЛЮБОВЬЮ
«Места, посвященные сексу, у Берроуза шокируют западного читателя не больше, чем это было в раскованные 50-е годы. Как и у других серьезных гомосексуальных писателей, например, у Жана Жене, гетеросексуальный читатель может быть захвачен этой эротикой благодаря сопереживанию и силе выражения, поэтому можно сказать, что с меньшим предубеждением к Берроузу относятся гетеросексуальные читатели, чем гомосексуалы, которые нередко активно не преемлют того, что он пишет, и тех соображений, по которым он это делает. Берроуз не является адептом воинствующего гомосексуализма… Наглядные описания гомосексуальных актов, ритуальных казней, главным образом через повешение, что якобы провоцирует эрекцию и семяизвержение, галлюцинаторная природа оргий и резня – всё это глубоко шокирует обычное «цивилизованное» сознание и именно на это и рассчитано».
Джон КАЛДЕР
То, что во всем мире принято называть толерантностью (терпимостью), у нас чаще всего проявляется как безразличие. Только сейчас изданные на русском книги и авторы, полвека назад сделавшие переворот в общественном сознании Запада и положившие начало современной литературе и эстетике, никоим образом не потревожили российской словесности. Сейчас – так, а ведь совсем недавно еще было по-другому.
То, что прорывалось каким-то чудом на страницы «Иностранки» из живой современности, зачитывалось до дыр и обсуждалось годами. Альтруисты-переводчики ночами напролет корпели для себя и друзей, работая «в стол» и даже не мечтая об официальной публикации. Тогда это было опасно и привлекательно, как все запретное. Кажется, последним западным автором, подвергшимся у нас довольно длительной процедуре обсуждения (и осуждения – в значительной мере), был Генри Миллер, давным-давно забронзовевший и никого уже не шокирующий.
Но вот вышел долгожданный вроде бы Селин – практически никакой реакции. Две книги Жана Жене – ноль эмоций. Издательство «Глагол» до сих пор не может распродать выпущенный два года назад 50-тысячным тиражом скандальный роман Джеймса Болдуина «Комната Джованни». Та же участь постигла 10 тысяч экземпляров «Голого завтрака» Уильяма Берроуза, одного из самых значительных произведений американской литературы. Не помогла даже бешеная популярность его однофамильца – сочинителя бесчисленных книг о Тарзане. Роман был воспринят здесь только «людьми от наркотиков», в то время как «люди от литературы» его полностью проигнорировали.
Прошлый год стал на Западе годом 80-летия Уильяма Берроуза. Кажется, столько и не продержаться при таком-то образе жизни (ведь были времена, когда по три дозы героина в день – и хоть бы хны)! Говорят, вклад человека в историю определяется тем, сколько места, на какой полосе и каким шрифтом тебе уделила «Нью-Йорк Таймс». Если судить по этим критериям, то вклад Берроуза в американскую (читай – западную) культуру трудно поддается оценке.
Он мало изменился за последние 30 лет: все такой же высушенный пронафталиненный мужлан с гангстерскими повадками и манерой говорить. Вот он на снимке в своей студии в Лоуренсе (Канзас): рисует пульверизатором нечто, похожее на разводы спермы. Вот прижимает к щеке неизменный револьвер 38-го калибра. Вот запечатлен вместе с Томом Уэйтсом и Робертом Уилсоном, создателем грандиозной поп-оперы «The Black Rider» на его либретто. Вот в окружении чудовищных персонажей фильма «Голый завтрак» Дэвида Кронненберга, снятого по его книге. Вот ужинает с Миком Джэггером и Энди Уорхолом. А вот он просто-напросто мочится в общественном туалете. Жизнь под при-
125
целом теле – и фотокамер – тяжкое бремя славы.
80 лет живой легенде поколения битников, 80 лет человеку, успевшему сделать за свою жизнь, казалось бы. невозможное, 80 лет писателю, совершившему в англосаксонской литературе переворот, сравнимый с тем, что Селин произвел во французской. Берроуз канонизирован при жизни, признан выдающимся и великим, объявлен классиком и мэтром. Пуританская Америка сама удивляется собственной терпимости, ведь даже Генри Миллер, долгое время считавшийся самым «грязным» американским писателем, по сравнению с Берроузом выглядит невинным. Известно, что большинство американских классиков были гомосексуалистами: Уолт Уитмен, Теннесси Уильямс, Генри Джеймс, Джеймс Болдуин, Джон Боулс, Трумэн Капоте и ныне здравствующий Аллен Гинзберг. Немногие из них вели открыто гомосексуальный образ жизни, а уж гомосексуальным писателем нельзя назвать практически никого. Уильям Берроуз в американской литературе, так же, как и любимый им Жене во французской, добился совершенно особого положения этакого «гомосексуала в законе». И так же, как долгожитель Жене, он игнорировался «большой», официальной критикой и в то же время имел успех среди самой разнообразной читательской аудитории.
Еще в 1982 году Джон Калдер, редактор-составитель «Хрестоматии Уильяма Берроуза» (первое издание: «Пен Букс», Лондон), писал, что, несмотря на всемирную известность, отношение к писателю очень разное в тех странах, где имеется традиция экспериментального романа и где связь между различными искусствами признают и понимают, и в тех, где искусство рассматривается как профессиональная деятельность и отрасль индустрии развлечений, что относится главным образом к англоговорящему миру. Узость британского подхода к искусству и пионерский пуританизм американской психики враждебны интеллектуальному анализу и исследованию творческого процесса и безразличны к истории искусства. Этим объясняется тот факт, что Берроуз захватывает французов, немцев и итальянцев и все еще встречает непонимание и подозрение в Англии и Америке. Воистину, Берроузу нужно было дожить до восьмидесяти, чтобы и англоговорящий мир воздал ему должное и по достоинству оценил его роль и место в литературе, культуре, идеологии, истории.
И наконец его издали в России. А на отечественном видеорынке фильм Кроненберга «Голый завтрак» по роману Берроуза доступен любителям уже не первый год.
Ярослав МОГУТИН
126
ДЭВИД КРОНЕНБЕРГ
ГОЛЫЙ ЗАВТРАК НА ТРАВЕ
Когда в начале 90-х появилась информация о том, что Дэвид Кроненберг экранизирует «Голый завтрак», затея эта казалась невиданной по своей абсурд и ост и авантюрой. Голливуд и роман Берроуза: что может быть более несовместимым? Самые наивные верили, что режиссер пренебрежет голливудскими правилами игры и воздаст наиболее скандальную ленту Америки, более трезвые и опытные полагали, что Берроуз будет изуродован в угоду Голливуду. Ошиблись и те, и другие – Кроненберг оказался хитрее. С усердием патологоанатома он распотрошил и литературное наследие писателя, и законы жанрового кино.
Книга Берроуза «Голый завтрак» для литературы стала революционной. Фильм Кроненберга по этому роману вышел на экраны тихо и мирно, ничего в кино не открыл и ни на кого особо не повлиял. При массе отдельных достоинств, которыми обладает картина, в ней нет главного – стиля Берроуза, его манеры повествования, благодаря которой он всегда останется в числе лучших писателей.
Режиссер признавался, что если ставить «Голый завтрак» так, как он написан, то это был бы самый дорогой фильм в истории, который бы не вышел на экраны по цензурным мотивам. Кроненберг не стал воспроизводить все, что описано Берроузом, а отнесся к исходному материалу с известной дистанцией. Однако в методологическом подходе произошла явная смысловая подмена. Режиссер отказался не от демонстрации сцен дикого, нечеловеческого секса «Голого завтрака», наоборот, именно нетривиальный способ решения «скользких» эпизодов является его несомненной удачей. Пожертвовал он коллажной манерой повествования, в которой эти и все остальные сцены изложены.
Взгляд Уильяма Берроуза – изнутри, это позиция человека, пережившего или переживающего все на личном опыте. Новаторская форма его романа – гремучая смесь из отраженных в кривом зеркале культурной, светской, социальной и политической реальностей, джанковых видений, точной фиксации собственного состояния, почти медицинских наблюдений над собой, блестящих поэтических кусков – в общем всего, что может вместить наркотическое сознание. Одни эпизоды написаны как пародия на комиксы, другие – в манере газетного репортажа, третьи – наподобие рекламы, четвертые – в киноэстетике с наплывами и затемнениями, пятые – театрально, с ремарками в сторону. Все они хаотично перемешаны, теснят и толкают друг друга. Взгляд Дэвида Кроненберга – извне. Для него Берроуз и битники не только объекты восхищения, но и персонажи истории, люди, выполнившие уже свою функцию и оста-
127
вившие литературное наследие. Сама биография Берроуза представляет такой же интерес, как и его творчество. Режиссер дистанцируется от писателя, выбирает его объектом для собственного исследования. Уильям Берроуз становится гидом, который знакомит зрителей с государством-фантомом, называемым Интерзоной. В фильме его зовут Уильям Ли – это псевдоним Берроуза, под которым была выпущена его первая книга «Джанки», а также имя одного из персонажей «Голого завтрака», время от времени ведущего повествование. Процесс написания Уильямом Ли некого произведения (по всей видимости, «Голого завтрака») приравнивается к воображаемому путешествию в Интерзону. При этом повествование ведется сюжетно, последовательно, и отдельные мотивы «Голого завтрака», а также других книг Берроуза наматываются на «сюжетный барабан». Однако только в финале обнаруживаются истинные намерения режиссера, придумавшего фабулу главным образом для отвода глаз, чтобы на нее «купились», а попутно «съели» бы несколько важных мыслей, коими славен писатель. Сюжет фильма представляет собой дань зрительскому кино, которую был вынужден заплатить Кроненберг за счет Берроуза, бесконечную историю, возвращающую действие к началу, либо переводящую его на новый виток.
Отправной пункт этой истории – случайное убийство Уильямом Ли своей жены Джоан во время игры в Вильгельма Теля – реальный факт из биографии Берроуза. Писатель не сел в тюрьму только потому, что был признан в момент совершения преступления невменяемым, а само убийство расценивалось как непреднамеренное. В конце фильма
Уильям Ли снова таким же образом убивает женщину с тем же именем Джоан. Между этими убийствами Уильям Ли пишет донесения из Интерзоны, которые и составят потом целую книгу.
Главное, что связывает свод текстов Берроуза, объединенных названием «Голый завтрак», – машинка писателя и принятая или не принятая им доза. Именно печатная машинка и вообще все, что относится к процессу написания текста, становится одним из основных мотивов фильма. Поскольку роман обладает в литературе особым статусом, то и пишущая машинка у такого персонажа, как Уильям Ли, особая: это грандиозный гибрид машинки, таракана, мозга, рта и ануса. Только на таких аппаратах могут, по мнению Кроненберга, быть созданы подобные книги.
Сложнее с «тараканьей» темой фильма, важной для Кроненберга не менее, а может, и более, чем для Берроуза. В книге, наполненной многоножками, клопами, рептилиями и прочей дрянью, о тараканах вспоминают лишь однажды. А у Кроненберга они повсюду сопутствуют Уильяму Ли. Основной наркотик, принимаемый героями, антитараканий порошок. Уильяму Ли является агент-инструктор в виде огромного таракана. Если к этому прибавить еще и несколько тараканьих пишущих машинок, картина видится тотальная. Тараканы, как и люди, не умирают от порошка, а только отключаются от реальности и испытывают кайф. Таракан-инструктор просит посыпать его губы-анус порошком, после чего приходит в экстаз. Но и люди, принимающие яд для тараканов, также ассоциативно уподобляются омерзительным насекомым. Из всех прочих низших существ Кроненберг выбирает для своей метафоры самое мерзкое. В контексте творчества Берроуза с множеством различных тем выпячивание «тараканьего» мотива при отсечении многих других, не менее важных, выглядит почти насильственной кафканизацией. Вообще у Кроненберга, как и у других американских режиссеров, очевидно пристрастие к литературному и кинематографическому экспрессионизму. Мыслить подобными категориями им легче, чем, скажем, по Берроузу.
На конструкции фильма «Голый завтрак» экспрессионистское влияние тоже сказалось непосредственно. Врач-изувер доктор Бенвей даже и у Берроуза был прямым наследником кинематографических докторов Калигари и Мабузе, психиатров и психоаналитиков, стремившихся к тотальному контролю за пациентами в частности и к мировому господству вообще. Характерно, что Бенвей в своей речи иногда использует немецкую лексику. У Берроуза врачи хотя и наиболее колоритные фигуры, но все же являются одними из множества шпионов, бороздящих просторы романа. А у Кроненберга доктор Бенвей занимает вершину джанковой иерархии, организуя пространство Интерзоны и в разных обличьях управляя им. Очевидно, что в Берроузе Кроненберг любит то же, что любит у других.
Среди прочих корректив Кроненберга существенным оказывается его отношение к мутациям. Интерзона представляется как нечто, существующее лишь в воображении Уильяма Ли, не покидающего Нью-Йорк, но принимающего одни и те же места и предметы за разные. Вместо билета на самолет в Интерзону в его руке оказывается пробирка с наркотиком. Если у Берроуза время, разделяющее отдельные события, неизвестно и не важ-
128
но, как и последовательность происходящего, то в фильме все датировано 1953 годом, когда роман и был написан.
Поразительно, что герои романа, невзирая на пристрастие к джанку, обладают прекрасной памятью и могут красочно описать свое и чужое прошлое. Уильям Ли в фильме с трудом может вспомнить, что с ним происходило вчера. Более того, под воздействием своей пишущей машинки, провозгласившей, что «гомосексуализм – лучшая из всех легенд, которыми может воспользоваться агент», он придумывает себе гомосексуальную биографию и начинает в нее верить. Как писатель Уильям Ли творит свои произведения почти в состоянии беспамятства, но как агент, наблюдающий за Интерзоной, он обладает особым параллельным резервуаром памяти, который включается, когда отключается основной. Отношения между Ли-писателем и Ли-агентом такие же, как между доктором Джекилем и мистером Хайдом: один не ведает, что творит другой.
Гомосексуальность и секс вообще лишены в картине какой-либо шокирующей силы, но странным образом дают представление о том, какую функцию секс играет в романе. Сила Кроненберга в том, что он не боится достигнуть нужного эффекта откровенно условными бутафорскими средствами. Кроненберг исключает всякий натурализм. В «Голом завтраке» нет ни одного кадра, снятого на улице или на природе. Здесь показывают не север Африки, где, по расчетам Кроненберга, должна находиться Интерзона, воображаемая Биллом Ли, а павильон с декорацией. И только благодаря такому отстранению действия, превращению его в интеллектуальную игру по мотивам книги, стали возможны сцены секса в стиле Берроуза. Режиссер доходит здесь до смыслового предела: когда вместо задницы показывают только анальное отверстие, секс перестает быть сексом, а непристойность – непристойностью.
Весь физиологизм книги в картине сведен на нет. «Поскольку «Голый завтрак» затрагивает проблему здоровья, он, естественно, жесток, непристоен и внушает отвращение. Болезнь зачастую омерзительна, не для слабых желудков», – писал Берроуз. Фильм проблемой здоровья не занимается и не подходит ни под одну из тех категорий, которые привел писатель. Режиссера не волнует, является ли наркомания болезнью. Его интересуют лишь связи между писателем Берроузом и миром, порожденным его сознанием. Ему ближе игра в Берроуза и его книгу. Игра, не в пример игре в Вильгельма Телля, безобидная. Может, поэтому и не стал Кроненберг великим?
Выставленная более века назад картина Эдуарда Мане «Завтрак на траве» с обнаженными пирующими персонажами произвела поначалу эпатирующее воздействие на публику, а для художников стала предтечей импрессионизма. Такое же впечатление позже вызвали «Тропик Рака» Генри Миллера и книги Берроуза. Но проходит время, и восприятие сглаживается. Новым поколениям нужно что-то новенькое – им пресновата та пища, что была острой для отцов и дедов.
Александр КУЛИШ
129
Добавить комментарий