Цунэо, приходившийся сыном Томите Цунэдзиро – первому ученику Кано Дзигоро (того самого, легендарного основателя дзюдо), знал, о чём писал. Возможно, не обошлось без идеализации образа юного Сугаты (да и Согоро Яно, сыгранного знаменитым Тосиро Мифунэ), но ощущение достоверности возникает на сеансе неспроста…
Остаётся искренне поразиться прозорливости японского кинематографиста, справедливо усмотревшего в фигуре Арсеньева олицетворение русского характера. Представителя особой, евразийской цивилизации, не лишённой, конечно, изъянов, однако призванной «уравновешивать» Восток и Запад…
Попросив о свидании с Кинго, интерн, которому не суждено стать доктором, дерзко заявляет, что не боится смерти. И что – не страшится ада, поскольку существовал в таком аду с детства, наблюдая за стоящим на холме домом богача из окна своей жалкой квартирки…
Хидэтора, безусловно, остаётся жертвой лжи и красивой лести старшего и среднего сыновей, сбросивших маску почти сразу после того, как отец добровольно отказался от реальной власти, но теперь – несчастного старика настигает расплата и за персональные прегрешения…
В участи господина Ватанабэ просматривается судьба целого поколения – печального наследия той, довоенной Японии, пропитанной имперским духом и низводившей человека до разряда «винтика» монолитного государственного аппарата, чётко регламентируя существование изо дня в день…
Мораль поведанной истории всё-таки не ограничивается, безусловно, важным выводом о губительности и – так или иначе, раньше или позже – обречённости погони за властью и наживой, который отлично вписывается в гуманистические воззрения Акиры Куросавы…
Предпочтения огромной аудитории не являлись случайными. «Великолепная семёрка», оставаясь очень характерным американским произведением, в то же время – оказалась на удивление близкой нам по звучанию и пафосу…
Финальное откровение подтверждает, что противопоставление «крестьянин – самурай» несёт трансцендентный смысл, символизируя собой антиномию «жизнь – смерть», в которой Акира Куросава превозносит первое…
К просмотру приступаешь не без любопытства, теряясь в догадках, как заокеанские кинематографисты выйдут из затруднительного положения – подберут аналоги тем моментам, которые сложно представить вне японской культуры…
А если верить рассказу крестьянина, невольного свидетеля преступления (говоря юридическим языком, лица незаинтересованного), то – все участники проявили себя недостойно, отдавшись во власть человеческого, слишком человеческого: страха, ненависти, злости…
