Тарзан, человек-обезьяна (1932): материалы

Михалкович В. Эти великолепные герои на Бежином лугу // Советский экран. – 1988, № 18. – С. 17-18.

Эти великолепные герои на Бежином лугу

В. МИХАЛКОВИЧ

Влияние киномифов на сознание человека двадцатого столетия столь велико, что порой они могут соперничать в этом отношении с мифами политическими, – которыми так богат наш век, – а временами даже становятся более реальными, чем сама реальность.

Лет пять тому назад попалась мне в зарубежном журнале статья о последних годах жизни Джонни Вайсмюллера. Он поселился в Акапулько, писал репортер, существует на пособие, практически нищенствует. С фотографии на журнальной странице смотрело изможденное старческое лицо с выступившими скулами, впалыми щеками, с потухшим взглядом. Печально подумалось: и кумиры не вечны. Он действительно был кумиром – Джонни Вайсмюллер, Тарзан, герой детства таких, как я, – пятидесятилетних…

Представьте белорусское село конца сороковых – начала пятидесятых. На трудодень выдают 100 граммов зерна (прописью: сто граммов). В год нужно выработать больше ста трудодней – иначе отрежут приусадебный участок. Легко подсчитать: работая целый год, колхозник получал за это десять с половиной – одиннадцать килограммов зерна. Негусто – даже одному человеку ненадолго хватит.

Деревня наша не убивалась над своей бедностью, а жила в атмосфере Бежина луга – не эйзенштейновского, тургеневского. На много километров тянулась за деревней болотистая, безлюдная равнина, поросшая густым кустарником. В этих белорусских «джунглях» – правда, по составу растительности и фауне они, конечно, отличались от тех, где совершал свои подвиги герой Джонни Вайсмюллера, – существовал предмет нашей тайной гордости и неподдельного страха: таинственный «огонек». Каждую ночь появлялась в кустарнике светящаяся точка, стремительно перемещавшаяся среди зарослей. Учителя в школе толковали что-то о водородных соединениях фтора, возникающих при гниении органических остатков и способных самовоспламеняться. Такие объяснения во внимание никто не принимал. Мы больше верили одному деду, который рассказывал, как в юности пас лошадей в ночном и увидел светящийся шар, плывший над землей. Рассказчик попытался разбить его уздечкой, шар распался, но вскоре собрался снова. Рассказчика потом скрючило – еле отошел.

А еще начали «обновляться» иконы. Почерневшие, закоптившиеся и, что греха таить, засиженные мухами, они вдруг становились блестящими, чистыми. Обновления происходили в соседних деревнях, наша же никак не удостаивалась чуда. Но, наконец, и у нас оно случилось: народ двинулся к дому, где висела виновница торжества, но из сельсовета прибыло начальство и к избе никого не подпустило. Люди не расходились, и я. пристроившись к одной из групп, слушал, как молодая колхозница рассказывала, клянясь, что все – правда, будто над Москвой разверзлось небо и виден престол господень, с которого Всевышний неодобрительно поглядывает на столицу всех столиц и особенно на то место, с которого, как мы тогда считали, начинается земля.

Атмосфере Бежина луга, вероятно, способствовало то, что характернейший феномен современности – информационный взрыв – до нас практически не дошел. О телевидении мы и слыхом не слыхивали, радио не было – только редкие умельцы из мальчишек мастерили детекторные приемники и восхищались далекими голосами дикторов. Наша связь со «страной героев, страной мечтателей, страной ученых», как пелось в популярном «Марше энтузиастов», обеспечивалась газетами и кинопередвижкой. Она приезжала два-три раза в месяц – на телеге, которую торжественно тащили неухоженные колхозные лошадки. Во время сеансов за стеной тарахтел движок. Он часто портился, поэтому сеансы откладывались на завтра, а порой досмотреть картину до конца так и не удавалось.

Из небогатого тогдашнего репертуара к нам, естественно, привозили «Клятву», «Сталинградскую битву», «Молодую гвардию», «Кубанских казаков» и бестселлер тех лет – «Свадьбу с приданым». Каким-то чудом, столь же необъяснимым, как и наши обновлявшиеся иконы, среди этой продукции оказались обросшие слухами, предваряемые восторженной молвой четыре серии «Тарзана».

Об иконах, о разверзшемся над Москвой небе, о таинственном «огоньке» я пишу не только для того, чтобы обрисовать местный колорит. Дело не в нем, а в царившем у нас, да, конечно, не только у нас, настроении: мы жаждали чудесного, нам нужны были мифы и легенды. Источником их еще служило непосредственное окружение, среда, природа, как десятки и сотни лет тому назад. Ныне, в эпоху телевидения, чудесное как бы отодвинулось от нас, переместившись в Бермудский треугольник или в космос.

Визиты передвижки, более, правда, частые, чем нынешние появления НЛО, воспринимались отнюдь не «кинообслуживанием населения» – они удовлетворяли нашу тягу к мифам. Тогдашний репертуар обрушил на воображение наше и незрелые умы две мощные легенды – миф Сталина и миф Тарзана. Последний больше соответствовал царившей у нас атмосфере Бежина луга и больше пришелся ко двору – не потому, что наша деревня оппозиционно была настроена к режиму, а совсем по другой причине.

Тарзан появился сначала как литературный герой: в 1914 году вышел первый роман о нем, написанный Эдгаром Райсом Берроузом. Новый герой возник именно в то время, которому был нужен, – на пороге первой мировой войны, но главное – на заре индустриального, технократического общества. Тарзан, слившийся с природой, как бы стал ее самосознанием и орудием ее защиты от надвигающейся цивилизации. Через пять лет после выхода романа появился фильм о Тарзане (еще немой, разумеется) – первый из огромной серии.

В 1932 году, в разгар Великой экономической депрессии, Тарзана впервые сыграл Джонни Вайсмюллер – самый знаменитый исполнитель этой роли. Людям опять понадобился Тарзан как перспектива иного существования – альтерна-

17

тивного промышленному миру. Канонические мотивы эпопеи в фильмах с Вайсмюллером оказались как бы подчеркнутыми, заостренными, выпяченными. Здесь стало особенно ясно, что с помощью Тарзана природа защищается от людей вообще, от людей как таковых. Тарзан борется не только с корыстными и жадными европейцами, он враждует и с местным африканским населением, ставя себя тем самым вне рамок человеческого сообщества и оказываясь «на стороне» природы. Вместе с тем этот изгой не может существовать без института, свойственного, правда, не только человеку, но чуть ли не всем позвоночным, а именно – без семьи. От серии к серии Тарзан обрастал спутниками жизни. Сначала появилась Джейн, спасенная чуть ли не из котла дикарей, затем – малыш, чудом уцелевший при авиакатастрофе и подобранный «королем джунглей». Тарзан, Джейн и Малыш, собравшись вместе, образовывали как бы святое семейство джунглей.

Успех фильмов с Джонни Вайсмюллером предопределило не только время кризиса, но и сам исполнитель. Автор статьи, которую я упомянул вначале, писал, что на экране актёр сохранил чистоту, присущую простодушным людям, – и привел слова Вайсмюллера: «Мне платили за то. что я лазал по деревьям. Кроме того, нужно было плавать – все это каждый делает с удовольствием. У меня оказалось немного реплик: «Я – Тарзан», «Ты плохой». В общем, было весело». Простодушная, чистосердечная вера в то, что играешь, как воздух необходима исполнителям подобных ролей. Затаенная издевка, ироническое подмигивание, вялый автоматизм действий зрителем не прощаются.

Мог ли не восхитить нас герой, с наслаждением делающий то, чем занимались мы каждый день, и делающий это в тысячу раз искуснее, чем мы? Думаю, что в тогдашнем триумфе Тарзана был повинен еще один важный мотив. Тарзан, несмотря на всю свою условность, был близок нам, казался свойским, поскольку принадлежал миру природы, с которым и наша связь еще не расторглась.

А вот реальность, которую воплощал собой экранный Сталин, была, как небо от земли, далека от наших ста граммов зерна на трудодень, от наших полей, скорее похожих на плантации сурепки и васильков. чем на посевы ржи и овощей. Экранный Сталин, олицетворяющий светлое будущее, которое должно было сиять нам в тысячи крат ярче, нежели наш захолустный, подозрительный с точки зрения науки «огонек», являлся, как я теперь думаю, фигурой куда более мифологичной и условной, чем Тарзан.

Что так он действительно воспринимался кое-кем, свидетельствует статья французского критика Андре Базена «Миф Сталина в советском кино», впервые опубликованная в 1950 году. Разбирая наши фильмы о войне, автор статьи несколько иронично анализировал характерную для них сюжетную конструкцию. С особой четкостью. по мнению критика, она выражена в «Сталинградской битве». Действие здесь выстроено как бы на двух полюсах – театр военных действий и сталинский кабинет. Первый полюс – «это несколько аморфная картина войны, без ярких. выразительных деталей и ощутимого развития; нечто вроде человеческого и машинного катаклизма, столь же беспорядочного с виду, как муравейник, развороченный ударом ноги». Другой полюс: «Сталин в одиночестве размышляет над картой и после медлительного, но интенсивного раздумья, а также нескольких затяжек из трубки решает, какие меры нужно предпринять». Так изображаются, заключает Базен, лишь мифологические герои, назначение которых состоит в том, чтобы упорядочить мир, вывести его из состояния аморфности и хаоса.

Мифологизация нового демиурга, пишет критик, на экране производится с соблюдением всей традиционной обрядности. В «Клятве» после смерти Ленина охваченный бурей чувств Сталин бродит по парку в Горках и слышит обращенный именно к нему голос – будущий вождь получает Скрижаль Завета. Потом «…Сталин подымает глаза к небу. Между ветвями елей пробивается солнечный луч и освещает лоб нового Моисея. (…) Свет нисходит сверху. И, конечно, знаменательно здесь то, что получателем этого марксистского благовещения оказывается один Сталин, хотя апостолов было двенадцать».

Если сопоставить экранных героев тех лет – Тарзана и Сталина, – окажется, что объединяет их мифологичность образов, во всем остальном они представятся антиподами. Один – простой и свойский, другой витает где-то высоко над нами, предопределяя цели, снабжая мудрыми предначертаниями, в этой выси он теряет соизмеримость с обычным, рядовым человеком. Помню, как удивленно зашелестел у нас зал, когда в одной из сцен «Падения Берлина» Сталин окапывал в саду деревья. Поразило то. что великий вождь трудится, будто колхозник, спускаясь тем самым на наших глазах со своих высот на земную юдоль.

Один герой олицетворял Природу. был естествен, как Природа, – произносил мало слов, издавал нечленораздельные звуки, замечательно бегал и прыгал. Другой олицетворял собой Идею, которая должна была преобразить аморфную и хаотичную природу, а потому хотел казаться глубокомысленным и мудрым, совместившим в себе героя, мечтателя и ученого, – из того самого «Марша энтузиастов». Однако для создания эффекта мудрости и проницательности он все время прибегал к неким фокусам, рассчитанным, в сущности, на доверчивое детское воображение: например, когда с одного взгляда определял в «Клятве», что у первого советского трактора не в порядке свечи; когда тут же, как заправский герой полей, садился на трактор и вел его по Красной площади, а перед мысленным взором, как и положено Великому Мечтателю, возникало видение неисчислимого множества тракторов, означавших собой именно то светлое будущее, которое ждет всю страну, однако для нашей деревни никак не наступает.

Там, где есть император, не должно быть короля – примерно так говорится в одном из рассказов Бабеля. Кто-то в неизведанных глубинах бюрократической машины кинематографа допустил такую возможность – разрешил, чтобы в нашем воображении рядом с олицетворением великой Идеи, которому следует поклоняться, существовало олицетворение Природы, которое можно просто любить. Решение неизвестных мне деятелей проката заставило оба олицетворения сойтись в наших умах и вступить в неравный бой. Ничуть не кривя душой, я до сих пор считаю это решение парадоксальным и смелым. С чувством истинного удивления приходится констатировать, что в ту далекую эпоху, которая нам кажется беспросветно мрачной, могли случаться столь парадоксальные противоборства. Теперь о них вспоминаешь с улыбкой – отнюдь не печальной…

18

Михаил Мишин: «Решаются вопросы решения вопросов…» // Советский экран. – 1989, № 3. – С. 23-24.

МИХАИЛ МИШИН: «РЕШАЮТСЯ ВОПРОСЫ РЕШЕНИЯ ВОПРОСОВ…»

Беседу ведет А. НИТОЧКИНА

Мы встретились с писателем-сатириком Михаилом Мишиным в его московской квартире. Мы сидим друг против друга, и компанию нам составляет сиамский кот по кличке Пленум. Решив облегчить мне задачу, разговор Михаил начал сам.

– Вы, как Урмас Отт, будете спрашивать, сколько я получаю, на каких машинах ездят мои дети, кто моя жена и умеет ли она варить борщ?

– Нет. Я ведь представляю кинематографический журнал…

– Тогда почему я? Мое отношение к кино довольно условное.

– Объясню. В наши дни – сложные, переходные – кинематограф остро нуждается в сатире. Это продемонстрировал «Золотой Дюк», где тон явно задавали сатирические ленты. А сатириков у нас мало. Хороших еще меньше… Недостает кинематографу Жванецкого, Горина, Мишина.

– Не очень убедительно, но слышать приятно… Тогда задавайте вопросы.

– Считаете ли вы, что сатира – мужское занятие?

– Это человеческое занятие.

– Почему же так мало женщин-сатириков?

– Сатира – вещь логическая, это поиск здравого смысла. А женщина и логика…

– В нашей литературе сатира имеет глубокие традиции и занимает достойное место. А почему так слабо развит сатирический кинематограф?

– Настя, кто из нас киновед? Вы что хотите, чтоб я. как и все, стал приводить уже набившие оскомину примеры, когда фильмы ложились на полку только за то. что более или менее правдиво отражали жизнь? Слабо развит… потому, что комедиографов единицы. А единицы их потому, что это редкий дар.

– Скажите, а чисто по-человечески, что для вас на сегодня самое важное в жизни?

– Чтобы мне было интересно. Чтобы я был интересен. Это редко совпадает.

– Говорят, что в условиях перестройки сатирику стало труднее…

– Легче всего работалось в конце семидесятых. Это был застой застоя. Апофеоз. Ничего было нельзя. За каждые полнамека тебе

23

были благодарны. Все перемигивались друг с другом. Сегодня можно говорить, но это. оказывается, труднее, чем подмигивать.

– Уже всеми сказано про внутреннего цензора. А в вас он сейчас тоже есть?

– А как же! Это же заложено генетически. Я среди пуганых вырос. «Вот придут и накажут…»» Кто? За что? Почему? Чтобы без цензора внутри, чтобы без страха совсем – нужно при демократии родиться, вырасти, вырастить своих детей и внуков, тогда у правнуков свобода от цензора будет в крови.

– Собирались говорить о кино, но пока…

– А сегодня с чего ни начни… Болит-то у всех одно. Всем хочется, чтобы то. что началось, стало бесповоротно. Чтобы все двигалось быстрее. Чтобы люди богатели – и не за счет воровства. И чтобы мы росли духовно, для чего, между прочим, в магазинах должны быть сосиски – и не только под Новый год. Дикость же! Огромная страна в конце XX века, обладающая самыми мощными в мире ракетами, стоит где-то за Мозамбиком по производству каких-то бытовых вещей. А может, перед Мозамбиком – что тоже почетно…

– Но по крайней мере информационный голод наши газеты и журналы уже утоляют.

– Боюсь, скоро снова пресытимся, снова перестанем читать. Надоедят и острые, и сверхострые слова… Когда одни слова.

– Но пока до этого далеко… Годовая подписка на журнал «Огонек» на литературном аукционе во время кинофестиваля в Одессе была продана за 400 рублей…

– Рад за «Огонек». А вообще с этой подпиской… С этой бумагой… Всю свою жизнь (а мне уже 41 год) слышу, что в стране нет бумаги. Уже и целину распахали, и уже Арал испарился, и уже Суслова стали забывать, а счастья все не прибавляется, и бумаги все нет. И вот опять… Собрались ответственные люди с озабоченными лицами. уверяли «наших дорогих телезрителей», что бумаги нет и взять негде. Что они бы всей душой, но без лимита никак. Довели всех до белого каления, до разговоров о заговоре против перестройки. Потом – раз: и есть бумага. И нет лимита. Чудеса. Ну и где была эта бумага? Что они собирались на ней печатать? Новые объяснения, почему нет бумаги? Хоть бы кто-нибудь из них для смеха в отставку попросился. Ни черта. Они еще в заслугу себе поставят, что бумагу нашли. А в общем, прогресс есть. Раньше бы сказали «лимит» и плевали на всех нас. Плевать становится трудней. Хотя они еще будут пробовать…

– «Они» это кто?

– Они это они. Которые «решают вопросы». Этот болотный язык: мы решаем вопрос, обсуждение вопроса, не наш вопрос, согласуем вопрос, поставим вопрос. Сплошные вопросы, и никаких ответов…

– Перейдем все же к кино. Расскажите о себе как о зрителе. Вы помните фильмы своего детства?

– «Тарзан»! Мне было тогда года четыре. Он плыл, а за ним крокодилы! Класс!.. Тогда все играли в Тарзана. Но самое глубокое впечатление на меня произвел другой фильм. Не помню, как назывался. Я тогда жил в Ташкенте. И вот летний кинотеатр, я сижу с бабушкой. А в картине джунгли, и там ловят громадного питона. И этот питон заглатывает всех подряд – собаку, потом свинью, потом оленя, что ли. И человека сожрал в конце концов… После этого я несколько ночей с ревом просыпался… Больше никогда искусство так не потрясало. А вообще патологической любви к кинематографу у меня не было никогда. Даже в детстве. Нормальный зритель.

– Лукавите: я вижу у вас в комнате видео. Значит, смотрите вы больше, чем нормальные зрители. Есть ли у нашего кинематографа какие-либо достоинства по сравнению с западным?

– Настя, кто из нас киновед? Шедевры сравнивать глупо. А что касается среднего уровня, что тут сравнивать? Они – профессионалы проклятые! А у нас профессионализм если есть, так только в ваших бесконечных критических дискуссиях.

– Может быть, тогда попробуем включиться в дискуссию? Многие считают, что нельзя в нашем кино показывать интимные сцены. А что вы думаете?

– А убийство, смерть можно показывать в нашем кино? Мы же признаем, что смерть – это часть жизни. А секс? Ну, конечно, это часть только ИХ жизни. У нас даже само слово «секс» до сих пор ассоциируется с империализмом. И сейчас еще странно натыкаться на него в нашей прессе… И что это вообще за дискуссия об эротике? Где вы эту эротику у нас нашли? За 70 лет появилось пять сцен, где женщина без ватника стоит. А вообще чем больше прячут, тем больше хочется заглянуть… Не помню, кто сказал, что культура – это чувство меры. В этом смысле я за! Пусть действительность культурно отражается во всей своей наготе!..

– С этим понятно. А как вы относитесь к возникшей волне фильмов о наркоманах, проститутках, рок-музыкантах?

– Вполне нормально. Был вакуум. Теперь он со свистом заполняется. Но спекуляции полно. Раньше как было? Есть, что сказать – говори, нечего – молчи. А теперь? Есть, что сказать, говори, нечего сказать – говори правду… Из всего. что лично я видел, самое сильное впечатление – от фильма Герца Франка «Высший суд». Это не на злобу дня. Это о вечном.

– Кстати, о «вечном». Недавно прочитала в одной газете: конечно, N – режиссер хороший, но время у нас такое, что жаль, когда хороший режиссер снимает мелодраму…

– А какое такое время? Люди будут продолжать любить и из-за этой любви страдать даже в эпоху перестройки. Да в хорошей мелодраме гражданственности больше, чем во всех паршивых политических боевиках, вместе взятых. «Дама с собачкой» – это что? А «Госпожа Бовари»?

– Вы были осенью в Одессе. Там вам все же пришлось посмотреть фильмы. Что вам показалось наиболее интересным?

– «Фонтан». Приз по праву. И, конечно. «Игла». Фильм непривычный, раскованный (не облегченный, а именно раскованный), свободный. Впрочем. Настя, кто из нас киновед? Вы же тоже видели картину. Вы и разложите все по полочкам. А вообще… Юрий Мамин, Рашид Нугманов: ничего общего, кроме таланта. Для одного фестиваля уже много. А были еще и другие. Чего стоит один «Мерзавец» – Мамука!

– А как же «Воры в законе»?

– На свете вообще много горя…

– Горя много… Это верно. Может быть, поэтому в последнее время говорят, что наш кинематограф находится в кризисной ситуации?

– Как зритель я думаю, что кризис в кинематографе никак не больше, чем во всем остальном…

– Давайте поговорим о вашем личном кинематографическом опыте. Вы ведь были связаны с телекино. Если не ошибаюсь, ваш первый фильм, вернее сценарий, который вы написали, – это «Вольный ветер»?

– Ошибаетесь. Еще раньше известный режиссер Ян Борисович Фрид спросил меня, как я отношусь к оперетте. Я. как всякий претендующий на оригинальность человек, на всякий случай ответил, что плохо. Но почему-то согласился написать «новую» версию «Сильвы» и до сих пор не жалею… А уж после «Сильвы» был «Вольный ветер»…

– А потом?

– Написал по своим рассказам сценарии четырех короткометражных фильмов для комедийного альманаха «Исключения без правил». Снимали разные режиссеры. Одна из этих короткометражек, «Голос» (режиссер В. Бортко), была показана в Габрове на фестивале телевизионных фильмов…

– И получила первый приз.

– Из ложной скромности не спорю. Но, повторю, все равно не могу считать себя кинематографистом.

– Почему? Вам же понравилось работать в кино?

– Я вообще люблю делать не свое дело. Но, наверное, у меня нет инициативного киномышления. Если бы мне предложили конкретную вещь, я бы работал. А так… Хотя мысли иногда приходят…

– Скажите, а какой должна быть сегодняшняя сатира? Писать, как писали (снимали) раньше, наверное, уже нельзя. А как надо?

– Как писать… Как жить… Откуда я знаю? Время идет вперед. Общество идет вперед. Решаются вопросы решения вопросов… И моя жизнь тоже идет вперед. Но в отличие от жизни общества, моя ограничена во времени…

– И часто вас посещают такие грустные мысли?

– Нормальные мысли…

– Вы все же сатирик… Кстати, а где вы получили свое «писательско-сатирическое» образование?

– По образованию я, конечно, инженер. Окончил электротехнический институт в Ленинграде. Потом работал по специальности и в то же время начал писать… Очень, по-моему, талантливо…

– Из ложной скромности не спорю. Вам часто приходится выступать на ТВ, на своих творческих вечерах. В эти моменты вы ощущаете себя актером?

– Еще каким!

– А ваша жена актриса Татьяна Догилева читает ваши рассказы?

– О, да! За все время выучила целых два.

– Вам нравится, как она это делает?

– Она мне вообще нравится.

– А «мерседес»…

– А «мерседес» раздражает – тем, что у меня его нет. Да я и машину-то водить не умею… И вообще вы же говорили, что не будете задавать такие вопросы, как Урмас Отт.

– Похоже, вас обманула…

Возникла пауза. Сиамский котяра, который до того сидел смирно и, казалось, с интересом слушал нашу беседу, зевнул и спрыгнул с дивана. Видно, ему, как и хозяину, не понравился поворот разговора… И я решила задать последний вопрос.

– А кино вы все-таки любите?

– Если любовь к кино дает повод брать у меня интервью, то люблю…

24

Дёмин В. Грешное противоядие // Экран. – 1991, № 18. – С. 2-3.

НОСТАЛЬГИЯ

Евгений РЕЙН

СТАРЫЙ КИНЕМАТОГРАФ

Старый кинематограф –

новый иллюзион.

Сколько теней загробных

мне повидать резон!

Это вот – Хемфри Богарт

пал головой в салат.

Только не надо трогать,

ибо в салате – яд!

Вот голубая Бергман

черный наводит ствол.

Господи, не отвергнем

женственный произвол.

Жречествуй, парабеллум,

царствуй вовеки, кольт.

Грянь-ка по оробелым,

выстрел в миллионы вольт

Ты же хватай, счастливчик,

праведное добро.

Кто там снимает лифчик?

То – Мэрилин Монро!

В старом и тесном зале,

глядя куда-то вбок,

это вы мне сказали:

«Смерть или кошелек!»

Здравствуй, моя отчизна,

темный вонючий зал,

я на тебя оттисну

то, что не досказал,

то, что не стоит слова, –

слава, измена, боль.

Снова в луче лиловом

выкрикну я пароль:

«Знаю на черно-белом

свете единый рай!»

Что ж, поднимай парабеллум,

милочка, и стреляй!

КАДР ПОСЛЕДНИЙ

Вам нравятся старые ленты,

Рудольфо, что пляшет фокстрот,

любимые их пистолеты,

комически брошенный торт.

О, как аппарат их стрекочет,

мотает чужую вину,

а надо за вечер закончить

безумие, кражу, войну.

О, как интересно одеться

в немодные эти штаны,

поставить ночное злодейство

на фоне картонной стены.

Построю в три стеночки

домик и ленты начну охмурять,

пойду еще, что ли, как комик,

в ботинках навыверт гулять.

Я сам и смеюсь, и снимаю,

придвинься, ведь в зале темно.

О, жизнь моя, фильма немая,

среди звукового кино.

Придвинься, придвинься поближе,

и Боже тебя сохрани, смотри же,

смотри же, смотри же,

мы тоже теперь, как они.

ГРЕШНОЕ ПРОТИВОЯДИЕ

Виктор ДЕМИН

Помню, как мы отправлялись смотреть «Сталинградскую битву». Вся школа выстраивалась во дворе. Отдавали рапорты директору и старшей пионервожатой. И шагали шесть кварталов до кинотеатра «Октябрь».

Если помните, фильм «Сталинградская битва» открывается зрелищем книги, в ту пору еще не написанной, не существовавшей, – «Истории Великой Отечественной войны 1941 – 1945 годов». Считалось, что в такой книге каждому будет дано по его геройству и подвигу или по грехам его. Это был. фактически Книга Судеб, вселенская летопись последней справедливости. И фильм ее именем превращался в ритуал причастия, в утверждение героизма одних и гнусности других. Дистанции и категории мыслились космическими, никак не меньше. Методичный голос Сталина, чью роль исполнял Дикий, нес ту же функцию – потустороннего комментатора. Мы видели титры – сценарист Николай Вирта, режиссер Владимир Петров, – но, несмотря на это, мы воспринимали фильм как явление, говоря сегодняшним языком, сакральное, духовидческое. Без соизволения Господня волосок, говорят, не упадет с головы. Мы удовольствовались меньшим: что Сталин знает о нас. Я был абсолютно, беспрекословно уверен, что он знает о мальчике из чеховского Таганрога, который учится то хуже, то лучше, но готов подарить человеку с трубкой свое молодое сердце взамен его, изношенного в ссылках и казематах.

А в это самое время в каком-то маленьком кинотеатре, желательно на окраине, например, в «Комсомольце», появлялась, если верить «Таганрогской правде», какая-то загадочная «Новая кинопрограмма». И все знали – очередной так называемый «трофейный» фильм. Именно что «так называемый», потому что, победив Германию, взять в качестве трофея американские, английские и французские киноленты, – это умеем только мы, русские.

И вот я смотрю, скажем. «В сетях шпионажа». Я еще не знаю, что картина поставлена русским человеком – Федором Оцепом, что она называется на самом деле «Гибралтар», что в роли респектабельного дельца Мансона снимался гениальный кинорежиссер, создатель бессмертной «Алчности» Эрих фон Штрогейм. Ничего этого я не знаю. Повторяю: я в пятом классе, мне одиннадцать лет. Но я вижу, как запутался в карточных проигрышах, выпивках и женских прелестях французский бравый офицер… Ага. значит, такое бывает? Потом я обнаруживаю. что все это игра, а на самом деле его ловко подсунули вражеской агентуре. Якобы сокрушенный картами, он ни на миллиметр не отступил от выполнения долга… Ага, значит, бывает и такое? И вот пошла игра в открытую, и вот он стреляет в недавнего соратника и торопится в «Батаклан», на выступление своей красоточки, а недобитый, недострелянный с неимоверным трудом ползет по ступенькам на второй этаж, сбрасывает на себя телефон: «Батаклан… Мистера Мэнсона…» И кто-то в зале, такой же, как я, не выдерживает: вот негодяй! И ему сурово возражают: он – за своих! И потому он – герой!

Черт побери, это было лекарство от плакатов сталинизма!

Конечно, и здесь проводился неизбежный отбор. Ни одного фильма Хичкока нам не дали. Зачем пугать соотечественников? Вообще не было ни одного прославленного

2

детектива. А вот «Дилижанс» поднесли – под названием «Путешествие будет опасным». И там шериф – чудо-человек, опекает влюбленную парочку. урезонивает братьев-головорезов, а владелец городского банка – гнуснейшая личность, ограбил своих доверчивых клиентов и прямиком отправился в тюрьму. Что до Роберта Рискина и Франка Капры с их социалистическим реализмом на основе рузвельтовской программы, то они были представлены чуть ли не полностью… Нередко цензоры сами брались за ножницы. Финал «Мистера Смита…», разумеется, оптимистичен – американский неподкупный суд всe провинциальные чудачества героя (кормит лошадь пряниками!) списывает на черты характера. не видя здесь повода для установления над ним опеки. В варианте, который был у нас в прокате. судья строго предупреждает: если зал не прекратит хохотать и высказываться в поддержку подсудимого, он очистит помещение. А затем мы видим пустой зал. плачущую наперсницу героя и двух перешептывающихся глухих старушек. Вот, мол. общество буржуазного права, несправедливости и насилия!.. Вспоминаю, что Валентина Сергеевна Колодяжная. наш преподаватель зарубежного кино, добивалась от нас, студентов, безошибочного эффекта, показав сначала советский, а потом американский конец картины. Одной иллюзией в нашей жизни становилось меньше.

И все-таки, как там ни крути, на просмотре всегда присутствовало ощущение запретного плода. Василию Теркину, если вы помните, тоже предлагали на том свете поглядеть «в нашу стереотрубу – для загробактива, по особым пропускам»…

В четкой форме отраженья

На вопрос – прямой ответ:

До какого разложенья

Докатился их тот свет.

Вот уж точно, как в музее –

Что к чему и что почем.

И такие, брат, мамзели.

То есть просто нагишом…

Положим, сильное преувеличение. Ни одного, извините за выражение, стриптиза нам в ту пору не представили. Но были, были чрезвычайно смелые дамские туалеты, на сцене или даже в быту, и оклемавшийся миллионер. А главное, в этих фильмах было, к нашему изумлению, тело, женское, влекущее, чарующее, вожделенное, или мужское. хранящее физическую память от работы или драки, со своим голосом, не совпадающим с голосом чистого разума.

«Докатились…» – это была нам лицензия на смотрение в стереотрубу для актива. Актив не мог не понимать! Ты вышел, осудил, ты сказал «Докатились!» – все в порядке. Никакого идеологического ЧП не произошло. Между тем ты заплатил в казну столько-то копеек за билет и испытал совершенно недозволенное сопереживание.

На книжной полке у меня стоит богато изданный роман «Клошмерль». Очерк нравов, изящное издевательство над провинциальными конфликтами. Прогрессисты решили открыть на площади общественный писсуар, клерикалы, ссылаясь на близость церкви, устраивают демонстрации протеста… Когда в начале 50-х годов фильм «Скандал в Клошмерле» появился на наших экранах, он производил впечатление леденящего, мертвящего шока. Озорной, немножко пряный дикторский текст, сочиненный французами, считали чуть ли не прямым комментарием Политбюро. Родители скрывали от детей, что они ходили на эту «жуткую» и «омерзительную» ленту.

Никто до сих пор, насколько я знаю, не исследовал всерьез официальную идеологию сталинизма (кроме В. Паперного с его блестящим эссе «Культура-2»). Между тем – я говорю именно об официозной фразеологии – она была насквозь идеалистична – здесь, будто по Платону, «колхозность» существовала до многочисленных колхозов, и они могли быть сколь угодно ужасными, однако идея колхоза была жемчужиной мысли и поднимала их жалкую практику до своего изумительного уровня. А идея каждого из нас? Мы же «труженики», «строители коммунизма», «сознательные члены общества», «борцы за идеалы», «непримиримые враги буржуазной идеологии». Даже песни были на том же самом языке: Ты войдешь хозяйкой в новый дом. Будем славить Родину трудом…

Трофейный фильм был вылазкой антикультуры. Понимал ли это Сталин, понимал ли Жданов. Молотов, кто-то еще, но они знакомили нас с ощущением свободного человека, не государственного винтика, не личности, интересной тем, что она для чего-то предназначена, а просто личности, существующей а реальном пространстве жизни, без наших цензурных усечений. Хорошего американского человека вдруг могли ожидать тюремные нары, ему надо было трудиться, прятаться, хитрить, чтобы доказать свою невиновность. У нас, в «Кубанских казаках» или в «Донецких шахтерах», смешно было ожидать что-то подобное. При наших тюрьмах и лагерях, переполненных невиновными.

Даже «Индийская гробница», даже сверхнаивный «Тарзан» учили нас силе первородной личности.

Российская культура, как мы знаем, переимчата. Но тут происходило усвоение не просто чужого, но чуждого (прекрасный термин духовного КГБ) Положим, Тарзан не догадывался, что живет в раю первобытного коммунизма. Но бедный бродяга Раджа Капура хорошо видел: все общество и сама злосчастная судьба против него. Он не штудировал основоположников, не маршировал майским деньком рядом с другими люмпенами, не размахивал знаменем, красным от крови пролетариата. Затравленный. ни в чем не повинный, он метался от одной запертой двери к другой, от стены к забору, от тупого законника к беспощадному со-страдальцу. Помню: зрители, особенно студенты, считали, что «Фанфан-Тюльпан» выпущен по ошибке, за которую кому-то нагорит. Он слишком пялился на декольте, – а у нас благополучно – по крайней мере на плакатах – стиралась разница между полами, городом и деревней, трудом умственным (в шараге) и физическим (на лесоповале). Другая накладка была еще пострашнее: Тюльпан не ставил армию ни в грош, ее славные победы не отдавались у него ни а желудке, ни в селезенке, а важность дисциплины вызывала сомнения, потому что оборачивалась демагогией, муштрой и гауптвахтой. Возлюбить же славную гауптвахту, что так легко давалось советскому человеку, он пока не в силах.

Трофейные или те, что несколько позже появились вполне официально, это все равно были фильмы идеологической контрабанды. Мать честная! Господи Боже ты мой! Да они ведь защищали человека, – и не вообще, а данного, конкретного человека, с именем и фамилией, с характером, с его малыми радостями и вечным хождением по мукам. Все остальное, по этим фильмам, было меньше данного человека N или NN и могло решительно не приниматься в расчет.

Головокружительный этот урок мы хоть и не сразу, но усвоили, на что гонители искренности и настоящего искусства ответили многоголосым упреком в неореализме, в подражательстве. в измене идеалам сверхмощного, тотально мордующего государства, будто старик Маркс именно это и начертал на каждой странице никем не прочитанного до конца «Капитала».

Это был новый реализм, не итальянский, наш, робкий реализм неожиданной оттепели, и все, что будет у нас потом, вышло отсюда.

Издательство «Правда». «Экран», 1991 г.

3

Гаков Вл. Гений авантюры Эдгар Райс Берроуз // Фантакрим MEGA. – 1992, № 2. – С. 91-93.

НЕВЕРОЯТНЫЕ БИОГРАФИИ ФАНТАСТИЧЕСКИХ КНИГ

ГЕНИЙ АВАНТЮРЫ ЭДГАР РАЙС БЕРРОУЗ.

«Под лунами Марса» (1912) – «Тарзан Обезьяний» (1912)

О Тарзане – хотя бы понаслышке – знают все.

В нашей стране последние издания книг о приключениях наследника аристократической фамилии Грейстоков, похищенного в младенчестве обезьянами и прожившего жизнь в джунглях, приказали долго жить в конце 20-х годов. И ныне редкие, затрепанные, чудом сохранившиеся экземпляры ветхих книжонок той поры нуждаются в новых переплетах – так безжалостно обошлось с ними время. (Правда, в последнее время за «реанимацию» Тарзана взялись новые издательские кооперативы – и взялись весьма активно.)

Еще беспощаднее расправились с их содержанием.

Нет сомнений, что «идеологически вредный» Тарзан преспокойно разделил бы судьбу других экзотических книжных героев, которых нещадно ругали, обвиняя во всех смертных грехах, но «в плоти и крови» представлять советским читателям воздерживались. Но на помощь Тарзану неожиданно пришел… трофейный американский фильм с олимпийским чемпионом по плаванию Джонни Вайсмюллером в главной роли – кумиром наших отцов! И как впоследствии уже мое поколение играло во дворах в ковбоев из «Великолепной семерки» и в Фантомаса, для послевоенных пацанов особым форсом было уметь кричать по-тарзаньи.

Так Тарзан, хотя бы и в голливудском киноисполнении, решительно вошел в нашу жизнь.

Правда, этот образ частенько путался в сознании с другим приемышем – официально «допущенным» в детскую литературу Маугли… Правда, об авторе Тарзана у большинства были самые отрывочные и большей частью вздорные представления… И только самые искушенные знатоки фантастики вспомнят о том, что писатель, придумавший Тарзана, знаменит еще и своей «марсианской» эпопеей, которая вдохновляла многих отечественных фантастов (в их числе и Алексея Толстого).

Для читающих же американцев все ясно. Спросите поклонников фантастики и приключенческой литературы в этой стране, и не сомневаюсь, что самым знаменитым американским автором XX века в этих двух жанрах большинство назовет автора «Тарзана». А такие корифеи, как Рэй Брэдбери, еще и обязательно отметят, что писать фантастику – тем более о Марсе! – их подтолкнул все он же, автор «Тарзана».

91

Как к нему ни относись, этот легендарный автор добился успеха феноменального. А потому заслуживает разговора серьезного и уважительного.

Самое, впрочем, занятное, что обе популярные серии – о повелителе обезьян и о марсианском завоевателе – оказались его дебютом в литературе. И начаты были почти одновременно.

…Американские журналы начала века были во всех отношениях пионерской затеей, и судьба их одно время буквально висела на волоске. И лишь несколько произведений, взорвавшихся на их страницах подобно бомбам, окончательно склонили читающую публику к восприятию специфической «журнальной продукции».

В том числе – журнальной фантастики.

К середине 1911 года предприимчивый издатель сразу нескольких таких журналов Фрэнк Манен уже подумывал было о закрытии одного из них, «Олл-Стори», давно не баловавшего читателя литературными сенсациями. Журнал спасла одна-единственная рукопись, пришедшая в редакцию из Чикаго самотеком от никому не известного автора-дебютанта. Это был незаконченный фантастический роман «Дейя Торис, принцесса Марса».

Автор просил опубликовать роман под псевдонимом «Нормал Бин» (что на сленге могло означать: «парень, у которого с башкою все в порядке»). Легенда гласит – а вся его жизнь после публикации этой вещи превратилась в одну сплошную легенду! – что при наборе рукописи вкралась естественная типографская опечатка: вместо normal (нормальный) наборщик поставил Norman, что более соответствует имени собственному. Так автор стал «Норманом Бином».

Редактора Томаса Меткалфа рукопись захватила, что называется, с потрохами, и он немедленно предложил автору побыстрее закончить роман. В ответном письме автор поинтересовался лишь суммой гонорара, откровенно сообщив, что написал роман с единственной целью – «как-то поправить свое финансовое положение». Хотя и добавил, что сама работа доставила ему немалое удовольствие…

Звали дебютанта Эдгар Райс Берроуз.

Когда он стал всемирно знаменитым, его многочисленные поклонники не называли его иначе, чем Э. Р. Б. Расшифровки инициалы не требовали…

А тогда, в 1911 году, ему стукнуло уже тридцать пять, и он по всем показателям вполне мог считать себя окончательным и бесповоротным неудачником. Чего он только не перепробовал! После окончания военной академии гонялся на лошадях по прериям за индейцами-апачами, затем служил клерком в различных компаниях, ковбоем, железнодорожным полицейским в Солт-Лейк-сити, коммивояжером, испытал судьбу на золотых копях в Калифорнии…

Что объединяло все эти профессии, так это полная неприспособленность Э. Р. Б. к каждой из них.

Однако лучшей иллюстрации воплощения Великой Американской Мечты, чем писательская судьба Э. Р. Б., трудно придумать. Он во всем оставался настоящим американцем, а значит, опускать руки не смел ни при каких раскладах.

Он и не опустил, попробовав, как бы мы сказали по-русски – на авось! – еще одно дело, литературный труд. Тем более, что фантазировать любил сызмальства – и даже в своей автобиографии сочинил немало экзотических подробностей, вроде того, что родился в Пекине и воспитывался за стенами легендарного Запретного города (в реальности все было куда прозаичнее: он появился на свет в Чикаго, в 1875 году…) К тому же экс-кавалерист был убежден, что в состоянии «сочинять всю эту муть», которой начитался вдосталь, и даже почище – лишь бы нашлись желающие платить!

На этот раз наитие его не подвело.

Публикация первого романа была начата в февральском выпуске журнала за 1912 год. Роман «Под лунами Марса» вскоре вышел отдельной книгой, но уже как «Принцесса Марса».

За журнальную публикацию автор получил не так много – 400 долларов, хотя уже в первой книге он применил почти все «трюки» из своего арсенала, которые принесли ему позже славу и богатство.

…Преследуемый индейцами-апачами, капитан армии конфедератов вирджинец Джон Картер прячется в пещере. Ночью он глядит на звездное небо, видит Марс («для меня, военного, он всегда обладал неведомой притягательной силой») и внезапно переносится «астральным способом» на поверхность Красной планеты, обнаружив себя в гигантском инкубаторе среди множества зеленокожих марсиан!.. Его тут же, без промедления, атакует какое-то зеленое страшилище (как выяснилось, сам Таре Таркас, джеддак, или «по-ихнему» – император страны Тарка!) четырех с половиною метров росту, четырехрукое, со сверкающими белыми клыками и глазами, водруженными на усики-антенны.

Ясное дело – Марс… От немедленной смерти Джона Картера (в этом случае читатели могли бы лишиться наслаждения читать все последующие романы марсианской одиссеи) спасает лишь меньшая силе тяжести. Почувствовав себя силачом, американец показывает марсианам, с кем они отныне будут иметь дело!..

К Марсу Берроуза мы еще вернемся. Однако главные события этого переломного для автора года еще только начинались.

После успешного дебюта новичок еще не стал знаменитым на всю Америку, и, тем не менее, опытный редактор Томас Меткалф сразу оценил возможности автора, предложив написать новый роман, но на этот раз исторический. Э. Р. Б. не нужно было долго упрашивать, и он немедленно «испек» новый опус под названием «Человек вне закона из Торна», посвященный Англии XIII века. Однако со второй попыткой вышла заминка – Меткалф трижды возвращал автору рукопись: «Не то!».

Наконец, в исторический (теперь уже для американской авантюрной литературы) день 4 июня 1912 года от «Нормана Бина» в редакцию пришла новая бандероль с рукописью романа, который немедленно был целиком напечатан в октябрьском выпуске журнала.

Автору на этот раз заплатили почти вдвое больше – около 700 долларов. Всего же этот роман, его продолжения, а также авторские права на экранизации принесли Э. Р. Б. миллионы…

Публикация в буквальном смысле материализовала голливудскую киносказку. За ночь он стал если и не самым знаменитым писателем XX века, то, по крайней мере, одним из самых читаемых.

Роман назывался «Тарзан Обезьяний».

Успех превзошел самые смелые ожидания. Письма в редакцию журнала содержали не только хвалебные отклики, но и угрозы читателей убить (!) и автора, и редактора, если они только посмеют не дать продолжений. И «Под лунами Марса», и «Тарзана». Это несмотря на то, что оба произведения заканчивались вполне однозначным финалом, вроде бы не оставляющим надежд на возвращение любимых героев…

Продолжение «Тарзана» Меткалф отверг, а продолжение марсианской саги напечатал. В «Богах Марса» Картер окончательно разбирается со своим «астральным телом» и уже по своей воле вновь отправляется в Барзум (так называют обитатели планеты свой мир), открывает новые расы – «белых» и «черных», а также проникает в тайны марсианской религии…

Забегая вперед, скажу, что после головокружительных приключений Картер «довоевался» до поста главного военачальника на Марсе – и по традиции всех в мире сказок,

92

пусть и космических, получает, как заветную награду, руку и сердце местной принцессы Дейи Торис. Она, как и следовало ожидать, хотя и краснокожа, но «не очень» – и у нее нормальный комплект рук… и всего остального. Зеленокожи и четырехруки только злодеи, их так легче отличать от соратников Картера…

С течением времени доходы Э. Р. Б. выросли настолько, что он и думать забыл о своем неудачливом прошлом. А в 1914 году Меткалф предложил ему постоянный гонорар – два с половиной цента за слово и с контрусловием: приносить по книге в месяц! Берроузу это было нипочем, и в результате сделки журнал «Олл-Стори» превратился в еженедельник.

В 1931 году Э. Р. Б. основал свое собственное издательство в небольшом калифорнийском городке недалеко от Лос-Анжелеса, названном в честь него Тарзаной. (Когда он там обосновался одиннадцатью годами раньше, никакого городка не было, а был замок некоего газетного магната, который Э. Р. Б. купил вместе с сорока гектарами земли.) Перед смертью в 1950 году (говорят, что он умер за чтением очередного комикса…) состояние автора «Тарзана» оценивалось в 10 миллионов долларов.

Пятьдесят девять написанных им книг только в США были изданы общим тиражом в 35 миллионов экземпляров – это считая только «дорогие» издания в твердой обложке! Всего же в мире на 70 (!) языках выпущено около ста миллионов (!!) экземпляров его книг. Действительно, никаких восклицательных знаков не хватает.

Плодовитый Э. Р. Б. не ограничился двумя сериями, а без устали открывал для читателей один фантастический мир за другим. Четыре романа о приключениях астронавта Карсона Непьера на покрытой гигантскими кущами Венере. Роман «Земля, позабытая временем» (1924) – история открытия очередного «доисторического» мира внутри полой Земли (по мнению многих, это лучшая вещь Берроуза). Цикл о Тарзане, которому тоже довелось спуститься под землю в романе «Пеллюсидар». И самый длинный из всех берроузовских циклов – «марсианский».

Э. Р. Б. успел закончить ровно десять романов о похождениях Джона Картера. Это – «Принцесса Марса» (1912), «Боги Марса» (1912), «Полководец Марса» (1913-14), «Тувия, служанка Марса» (1916), «Шахматисты Марса» (1922), «Мозг-хозяин Марса» (1927), «Сражающийся воин Марса» (1930), «Меч Марса» (1934-35), «Искусственные люди Марса» (1939), и «Ллана из Гатола» (1948). Последний том эпопеи – «Джон Картер Марсианский» опубликован посмертно в 1964 году.

Марс Берроуза, или Барзум – это гигантский винегрет из всего, что было создано буйной фантазией писателя. Научная фантастика и фэнтези; аппараты, действующие вроде бы по законам механики, и свободно конкурирующая с ними магия; прошлое и будущее. Это все тот же «Марс», вычитанный у американского астронома-любителя Персиваля Ловелла (как выяснили исследователи творчества Э. Р. Б., он и Ловелла не очень-то читал, просто почерпнул всю необходимую «информацию» из газет и журналов).

Умирающий мир пустынь и высохших морей, разрушенных каналов и редких городов (планета бесповоротно теряет последний кислород, и марсианам приходится искусственно производить его на Большой атмосферной фабрике). Мир, населенный существами всех цветов кожи. Краснокожие обитатели Гелиума, Гатоля и Птарта, живущие по берегам каналов, – самые цивилизованные; хотя у них есть на вооружении ружья и аэропланы, приводимые в действие таинственным «восьмым лучом», драться они предпочитают все-таки на мечах (как, впрочем, и большинство населения воинственной планеты). Далее, банды четвероруких «зеленых», оседлав каких-то восьминогих чудищ, наводят ужас на обитателей высохших морей. В стране Окар желтокожие марсиане преследуют дикие племена людей-обезьян, а черные. – пиратствуют. Есть еще благородные обитатели Лотара – стрелки-невидимки (стрелки, разумеется, из лука), «безголовые», каннибалы земли У-Гор, и прочая столь же колоритная публика…

Передо мной обложка журнала «Олл-Стори» за 1913 год (декабрьский, рождественский выпуск): третий роман цикла – «Полководец Марса». Принцесса – златокудра и белокожа, на запястьях вполне земные кандалы, в волосах обруч с золотым полумесяцем; рядом – не то спаситель не то стражник: кольчуга, туника, шлем, копье… Бездна фантазии! Правда, на заднем плане маячит нечто четырехрукое…

Кстати сказать, несмотря на порой жуткие картинки с обложек его книг и всеведущую молву (многим нашим критикам, писавшим о Берроузе, да и не только о нем, она заменяла необходимость самостоятельно читать то, что критикуешь…), творчество Э. Р. Б. невинно, как сон младенца. Красавицы на Марсе, разумеется, полу- или же почти совсем обнажены (но всегда «почти»!), и многие находятся на положении рабынь-наложниц у тех или иных правителей – однако пресловутой «клубнички» в романах Берроуза столько же, сколько в «Мурзилке» или телепередаче «Спокойной ночи, малыши». Все время, правда, подразумевается, что и Джон Картер, и марсиане обоих полов давно вышли из младенческого возраста и ночи для них проходят не в одних безмятежных снах. Но… только подразумевается. «Об этом» во всех пятидесяти девяти книгах нет ни слова.

Один критик не поленился подсчитать: за четыре первых года Э. Р. Б. умудрился описать в своих романах 76 (!) попыток или угроз изнасилования. Ни одна из попыток не только не увенчалась «успехом», но даже и не пошла дальше пустых угроз!

Зато рубятся на Марсе по-настоящему, проливая реки крови и заваливая трупами скудный на приметные детали марсианский ландшафт. Только и кровь-то это театральная, гораздо более выразительная на картинах знаменитых иллюстраторов Берроуза, прежде всего американского художника Фрэнка Фразетты, нежели в его собственных книгах… Что касается морали, то она у Картера на высоте: он без тени колебаний придет на помощь угнетенным (особенно если они призывают его на трон], с женщинами ведет себя как истинный джентльмен, судит и рядит по справедливости.

Нет, действительно, можно всем этим увлечься – но в возрасте этак лет восьми-десяти! В старшем возрасте читать подобное в состоянии лишь тот, кто более всего стремится отсрочить приход повзросления…

Так в чем же состоит феномен Э. Р. Б., чем он так околдовал американских читателей (и не только американских, но их, конечно, более всего)!

Проще всего назвать это халтурой, ремесленничеством, бесстыдной эксплуатацией «низменных» сторон читательской натуры: потребности в сказке, в действии, в недиалектическом разделении на «белое» (абсолютно благородные герои) и «черное» (абсолютно гнусные злодеи)… Но ведь и большинство научно-фантастических книг «ставят» на то же самое, а книги в жанре фэнтези – так все до единой!

Поэтому, нравится нам Берроуз или нет, следует отдать ему должное по крайней мере в одном – в неплохом знании своего читателя. Для всякого пишущего это уже немало.

Философом и стилистом он не был, верно. Но он чертовски здорово владел качеством, которое из всех прочих самое скромное, но абсолютно необходимое для писателя: он умел рассказывать увлекательные истории…

Вл. ГАКОВ

93

Кучмий Мария. Клич Тарзана // Спортивная жизнь России. – 1989, № 06. – С. 36-37.

КЛИЧ ТАРЗАНА

Имя выдающегося спортсмена XX века пловца Джона Вайсмюллера хорошо известно во всем мире.

Он обладал одной из самых внушительных коллекций олимпийских наград.

Один из его мировых рекордов в плавании на 100 ярдов вольным стилем продержался с 1928 по 1961 год!

Джону было восемь лет, когда мать наконец-то решила научить его плавать. Однако, к ее удивлению, сын, не знавший до того момента, что такое плавание, смело вошел в воду и самостоятельно преодолел первые метры. После нескольких посещений пляжа, а это было на берегу океана, Джон почти не отличался от заправских пловцов.

С 13 лет будущий олимпийский чемпион познал, что такое настоящий труд. Он работал вместе с матерью в одном из отелей Чикаго. Ему была доверена самая трудная и низкооплачиваемая должность – «мальчик на побегушках». И он бегал, бегал с утра до вечера, зная, что после смерти отца он – единственный помощник в семье. Все это пригодилось, когда мать привела Джона в бассейн. К счастью, его сразу приметил и взял в свою группу Бахрах по прозвищу Биг Билл. Более популярного тренера тогда в Чикаго не было.

– Я сделаю из тебя чемпиона, – сказал Биг Билл. – Ты умеешь «вкалывать» и терпеть. А хорошая работа – это главное в нашем деле.

Всего через 4 года после тех пророческих слов мир узнал о новой «звезде» из Чикаго. Биг Билл оказался прав. Прекрасные природные данные Джона, трудолюбие позволили ему за короткий срок подготовить талантливого ученика к олимпийскому успеху в Париже-24. 3 золотые медали завоевал

36

Вайсмюллер на берегах Сены. Ему не было равных в заплывах на 100 и 400 метров вольным стилем, а в эстафете 4 X 200 м он завершал последний, победный этап, плывя за сборную США.

На Играх в Амстердаме-28 повторил свою победу на 100 м.

Интересно, что за 9 лет выступлений на водных дорожках Вайсмюллер не проиграл ни одного заплыва в спринте.

В 1930 году началась его карьера в Голливуде. Вскоре он был назван лучшим исполнителем главной роли в многосерийной ленте «Тарзан».

В 1949 году Вайсмюллер, по мнению журналистов, – в числе самых выдающихся спортсменов первой половины века. Благодаря «Тарзану» его популярность шагнула далеко за пределы Америки. Много историй связано с именем Джона. Вот одна из них.

В дни революции на Кубе Вайсмюллер неожиданно оказался в гуще событий. В 1959 году как специалист по игре в гольф он был приглашен в Гавану на интересный и представительный турнир. В один из дней совершал поездку по острову. Дорога петляла по джунглям. На одном из переездов машину остановил военный патруль. Бойцы из армии Фиделя Кастро были настроены крайне решительно: перед ними американцы. Весь вопрос, какие они.

– Я Тарзан. А это мои друзья, – с улыбкой, показывающей его миролюбие, сказал Вайсмюллер.

Но солдаты не поверили. Предстояло вынужденное возвращение в Гавану. И тогда Джон издал свой ни с чем не сравнимый клич. Лица бойцов моментально изменились. Изумление сменил всеобщий восторг. Один из них выкрикнул «Тарзан!» так, как будто он был знаком с Джоном всю жизнь. После рукопожатий и автографов можно было продолжать путешествие. Как потом признался Вайсмюллер, это оказалось лучшим исполнением роли Тарзана.

Превзойти достижения Вайсмюллера по числу олимпийских медалей и рекордов смогли чемпионы последующих поколений, но сохранить столь громкую популярность на долгие годы пока никому из них не удалось. Уже в преклонном возрасте знаменитый пловец и актер продолжал оставаться в центре внимания прессы и любителей спорта.

Мария КУЧМИЙ

37