Жестокий полицейский (1989): материалы
Киноглобус: Япония
Такэси КИТАНО.
СОНАТИНА ДЛЯ ОТРЕШЕННОГО ЯКУДЗЫ
Любые совпадения случайны и в то же время закономерны, по-своему символичны. 24 декабря 1997 года умер Тосиро Мифунэ, которого называли «последним самураем японского кино». Но всего за три с половиной месяца до этого на кинофестивале в Венеции премию «Золотой Лев» завоевал фильм Hana-Bi японского актера, сценариста и режиссера Такэси Китано. Причем подобное не случалось с японцами в Венеции почти 40 лет, начиная с 1958 года, когда, между прочим, лауреатом стал «Мухомацу, человек-рикша» Хироси Инагаки с Мифунэ в заглавной роли. А впервые для Запада японское кино было открыто и прославлено на том же фестивале в Италии в 1951 году, когда триумфатором оказался «Расемон» Акиры Куросавы, опять же с Тосиро Мифунэ. Ну а приход этого великого актера в кинематограф произошел в 1946 году – за несколько месяцев до того, как родился Китано, которого (судя по нарастающей славе за пределами Японии) следует считать своеобразным наследником «последнего самурая», только теперь японский герой чаще является якудзой или хотя бы «жестоким полицейским».
54
«Пришествие Китано» действительно знаменательно и по ряду других возникающих параллелей и перекличек. Он дебютировал как режиссер в 1989 году лентой «Этот жестокий мужчина» (международное название – «Жестокий полицейский»), заменив на съемках опытного постановщика Киндзи Фукасаку, отдавшего Китано свой сценарий, который он тем не менее переписал заново. Именно в том году японский критик Садао Яманэ провозгласил: «Основы японского кино пали… они исчезли, испарились без следа». А по мнению Еити Умэмото, другого специалиста по кинематографу «страны Восходящего Солнца», образ «отца», который в фильмах о якудза (организованных преступных синдикатах послевоенной Японии) воспринимался в качестве главы клана, оказался как бы призрачным в тот же самый момент, когда в 1989-м умер император Хирохито, чья эпоха Сёва продлилась с 1926 года. «Когда не стало отца, обнаружилась страшная пустота. И пляжные пейзажи в фильмах Такэси Китано нас тогда оскорбили. В «Точке кипения» (оригинальное название – «3-4 х октябрь»), «Сцене у моря» (японская версия – «В то лето море было тихим») и «Сонатине» можно встретить пустые пейзажи, в которых ничто не задерживает взгляд. Но одновременно они представляли тогдашнее японское кино и общество. То место, в котором мы все находились и откуда должны были уехать».
Столь концептуальное замечание японского критика в какой-то степени объясняет, вероятно, парадоксальный для западных поклонников творчества Китано (а сейчас таких фанатов существует немало – от Швеции до Франции, от Великобритании до США) факт, что первые ленты этого режиссера провалились в прокате Японии, хотя две из них все-таки были отмечены национальными призами. Лишь по счастливой случайности «Сонатина» в 1993 году попала в престижную программу «Особый взгляд» в Канне, была замечена многими европейскими интеллектуалами, например, из журналов Cahiers du cinema, Positif и Sight and Sound, а также привлекла внимание американцев, в частности, Мартина Скорсезе и Квентина Тарантино. Тогда становится понятным, что отнюдь не Такэси Китано надо причислять к «японским Тарантино», а наоборот, в ребячливом поведении гангстеров из «Криминального чтива» (1994) немало эксцентрично-абсурдных черт, позаимствованных у героев-якудза из «Точки кипения» и «Сонатины».
В свою очередь те комментаторы, которые отмечают лишь гангстерскую линию в работах Китано, выделяя две вышеназванные картины, а также дебют «Жестокий полицейский» в некую криминальную трилогию о насилии и жестокости в современной Японии,
55
упускают из вида другое, не менее существенное. Такэси (именно так он указывался в титрах как актер, а еще в качестве «Бит» Такэси, поскольку начинал в телешоу Two Beats, то есть «Два Бита») безусловно наследует творчеству самого яркого ниспровергателя послевоенного кинематографа Японии – Нагисы Осимы. Кстати, у него, уже пятидесятилетнего, в фильме «Счастливое Рождество на фронте» (1982) Китано впервые обратил на себя внимание (если все-таки не учитывать его существующую в течение 25 лет шумную известность на японском телевидении, где этот исполнитель и шоу-мен до сих пор ведет порой до восьми передач в неделю!). 35-летний актер сыграл в ленте «Счастливого Рождества, мистер Лоренс» (таково английское название) сержанта Хару, который как раз и произносит в финале ключевую примиряющую фразу, вынесенную в заголовок картины о духовном столкновении Востока и Запада, о постоянном конфликте человеческой жажды жизни и влечения к смерти.
Сам Осима начинал на рубеже 50-х – 60-х годов в качестве разрушителя студийной системы кинопроизводства и как не менее смелый критик извечных ритуалов и церемоний, общественных норм и моральных догм, прежде всего обращаясь к жизни молодежи (чье детство, как и самого режиссера, пришлось на войну), – именно она так изменила в результате облик, модели поведения, а главное – экономическое и техническое развитие своей страны, которая стала одной из ведущих в мире.
А Такэси Китано уже принадлежит к числу «японских бэби-бумеров», то есть родившихся после войны (сын японского художника традиционной школы появился на свет 18 января 1947 года), которые входили во взрослую жизнь в конце «бурных шестидесятых».
И еще в «Точке кипения» (1990), а наиболее явно – в своей шестой по счету картине «Возвращение ребят» (1996) – он демонстрирует, насколько условна и проницаема грань между так называемым нормальным, обычно-заурядным и криминальным, преступно-жестоким миром, между двумя путями в судьбе молодых парней: стать спортсменами (бейсболистами и боксерами) или якудза. Можно еще пойти в полицию – но герои «Жестокого полицейского» и Hana-Bi (название последней работы Китано лучше всего перевести при помощи поэтического образа: «Гроздья пуль подобны фейерверку»), сыгранные самим режиссером, пребывают на той же зыбкой территории. Они рискуют чуть ли не ежедневно оказаться по другую сторону закона, быть повязанными отнюдь не служебным кодексом блюстителя порядка, а существенно трансформированными в нынешних кланах якудза средневековыми самурайскими заветами бусидо.
***
Демифологизация, а потом вырождение самурайской идеологии и морали было сопряжено с крахом японской империи (что, кстати, мощно и зримо показал тот же Нагиса Осима, в том числе в антивоенной ленте «Счастливого рождества, мистер Лоренс») и несомненной «вестернизацией» (то есть ориентацией на Запад) под напором прежде всего американской культуры. И это привело к тому, что на смену легендарным самураям и не менее возвеличенным ронинам (между прочим, это слово нередко переводят как «верные») пришли не такие уж героические, скорее беспрекословно и почти тупо выполняющие кровавую, грязную работу прислужники гангстерских кланов. Но необычность и новаторство работ Такэси Китано в том и заключается, что он переосмысливает не только любимые им самим антигероические, вестернизированные самурайские картины Акиры Куросавы. Японский режиссер 90-х годов в корне меняет жанр фильмов о якудза, перенося действие из тесных и гнетущих городов в пустое, словно вневременное пространство пляжей Окинавы, где гангстеры, намеренно выключенные из привычного хода безжалостных разборок, вдруг становятся похожими на иг-
56
рающих детей – и в этих прежде безликих исполнителях чужой воли неожиданно проявляется что-то человеческое, симпатичное, доброе.
Однако все они обречены на неизбежную смерть – и лишь антигерои Адзума, Муракава и Ниси в исполнении самого Китано соответственно в лентах «Точка кипения», «Сонатина» и «Гроздья пуль подобны фейерверку» имеют исключительное право на сознательный выбор своего ухода из жизни, фактически предпочитая самоубийство. Кстати, последняя картина уже пятидесятилетнего режиссера, признававшегося в пристрастии к классической японской литературе, например, Тикамацу, даже по своему многозначному названию может быть соотнесена с его известным произведением «Самоубийство влюбленных на Острове Небесных Сетей», еще в 1969 году экранизированным Масахиро Синодой. Если в «Сонатине» пока сохраняются отдаленные приметы японского варианта американского гангстерского фильма, то в «Гроздьях пуль…», несмотря на наличие кровавых драк и жестоких перестрелок, порой показанных в замедленном темпе и без звуков выстрелов, все начинает напоминать некую философскую притчу, мудрую балладу о добровольном и умиротворяющем переходе в мир иной, за пределы бытия. Европейские критики не случайно сопоставили эту ленту Такэси Китано с дважды экранизированной (Кэйскэ Киноситой в 1958 году и Сехэем Имамурой в 1983-м) «Легендой о Нараяме» – признанным романом Ситиро Икадзавы.
Самоубийство бывшего полицейского Ниси и его смертельно больной жены Миюки в фильме «Гроздья пуль подобны фейерверку» происходит на берегу моря и принципиально за кадром, а в пространстве экрана как бы ничего не меняется, словно не имеет никакого значения, были герои на этом свете или не жили вообще. Они и до этого момента существовали чаще в немоте и в каком-то отрешенном состоянии, будто находясь уже по ту сторону жизни, в трансцендентном мире. Экзистенциальный и дзен-буддийский пласт повествования, которое и помимо этого уже лишено линейного развития сюжета, превращает (благодаря очень странным живописным картинам, порой сюрреалистически выглядящим, ярко красочным и по-японски внимательным к мельчайшим деталям быта и пейзажа) вроде бы криминальную мелодраму, что-то типа японской «Калины красной» – в трогательную и удивительно простую историю вечного и неизменного круговорота Бытия. Такэси Китано, сам побывавший на краю бездны после несчастного случая – аварии мотоцикла – в 1994 году, когда ему исполнилось 47 лет, затем впервые во время вынужденного домашнего пребывания вдруг занялся живописью. Она словно приблизила его к скрытым тайнам единого мироздания, где нет границы между животным и растительным миром, да и жизнь от смерти неотделима, разве что маленьким дефисом в словосочетании Hana-Bi, то есть цветок-огонь.
Судя по эволюции творчества Китано, он проделывает, как и поздний Куросава («Сны»), метафизический путь от внешней экспрессии к углубленной внутренней сосредоточенности, от слов – к образам, от звуков – к молчанию. А главное, от жанра – к стилю, от остраненного реализма – к бытийному, который был свойствен в равной степени часто далекому от современности Кэндзи Мидзогути («Угэцу моногатари», «Управляющий Сансе») и певцу сегодняшнего быта Ясудзиро Одзу («Поздняя весна», «Токийская повесть»). Такэси Китано, напрасно казавшийся поначалу американизированным или европеизированным (кем только его не называли – японским Клинтом Иствудом, Жан-Пьером Мельвилем, Джоном By, Квентином Тарантино и даже братьями Коэнами, но в одном лице), на самом деле прекрасно вписывается в вековые японские традиции, даже когда опровергает их.
Одни мэтры кино Японии умерли (за последнее время, кроме Тосиро Мифунэ, ушел также Масаки Кобаяси, автор «Харакири», «Кайдана» и «Восставшего»), другие работают редко или не поднимаются на уровень своих прежних фильмов, третьи не приобретают всемирного культового статуса, хотя получают премии на международных кинофестивалях (например, упоминавшийся Масахиро Синода из еще довоенного поколения или Кохэй Огури, ровесник Китано). И только «новый отрешенный» Такэси Китано смог как бы в опустевшем пространстве кинематографии Японии представить ее во всем прежнем блеске и величии далеко за пределами кварталов Токио и пляжей Окинавы. Может быть, действительно верно замечание Мидзогути, что истинный режиссер начинается лишь в возрасте после пятидесяти.
Сергей КУДРЯВЦЕВ
57
Добавить комментарий