Можно, конечно, попытаться списать на грустную иронию судьбы то обстоятельство, что сценическое представление не произвело особого впечатления на искушённую столичную публику, притом что кинофильм вскоре зажил самостоятельной жизнью и со временем вошёл в историю киноискусства и всей культуры XX века в придачу…
Может показаться немного странным утверждение Жоржа Садуля о том, что этот фильм был воспринят как «образчик чрезмерной виртуозности», в котором самые тонкие открытия «великого немого» доводились до совершенства, но при этом – та эстетика, на какую ссылался Жан Эпштейн, «устарела уже в 1925 году»…
Образы, порождённые буйной фантазией двух испанцев, но не андалусцев, а арагонца и каталонца, отличавшихся исключительной чуткостью к внутреннему миру, не носят символического характера в традиционном понимании термина…
Бунюэль изящно и остроумно подводит итог (выносит приговор!) Новому времени, самопровозглашённому «золотому веку» человеческой культуры, обречённость которого после Первой мировой войны и Октября, то есть с наступлением Новейшего времени, стала очевидной…
